Беранже

Муравьева Наталья Игнатьевна

В первое двадцатилетие XIX века французский романтизм не был еще широким литературным движением, в нем участвовали единицы. Да и само понятие «романтизм» тогда еще не определилось, оставалось расплывчатым, хотя знаменитая Жермена де Сталь, одна из зачинательниц нового направления, немало потрудилась над истолкованием его характера и задач в своих ученых трактатах о литературе и в романах, главной героиней которых была женщина, отстаивающая свое право на свободное чувство.

Идеи, которые развивала эта писательница, совсем не походили на идеи Шатобриана. Госпожа де Сталь одна из первых заговорила о том, что литература

каждой эпохи всегда связана с жизнью страны, со всем строем общества. Под романтизмом Сталь разумела искусство, соответствующее современной эпохе. Эта мысль ее была позже подхвачена передовыми романтиками двадцатых годов.

Беранже отдавал должное уму и таланту Жермены де Сталь, но, по собственному его признанию, не искал знакомства с ней, хотя двери ее салона и были открыты для автора «Короля Ивето». Патриотизм Беранже оскорбляло отношение прославленной писательницы к национальным бедствиям Франции. Ненавистница Наполеона, изгнанная им из Франции за непокорство, Жермена де Сталь вернулась на родину тотчас же после первой Реставрации. «В своих гостиных она не переставала похваляться тем, что было пагубой для нашей страны», — пенял Беранже. Певца бедняков отталкивало и богатство «раззолоченных гостиных» писательницы, богатство, которое, по мнению Беранже, «немало содействовало росту ее заслуженной литературной славы».

Романтическое движение значительно окрепло и расширилось уже с начала двадцатых годов. Романтиками считали тогда тех, кто так или иначе выступал против действительности реставрированной монархии и против «старого литературного режима». Бунт литературный, впрочем, не всегда совпадал с политическим даже у писателей, которые, следуя за гениальным англичанином Байроном, избирали своими героями «гонимых», «благородных разбойников».

Кипение страстей, неистовство красок, полет фантазии все больше влекли романтиков. Отходя от привычных сюжетных и языковых норм, принятых за образцы, они изображали необычное, чудовищное, потрясающее. Они стремились как-то выразить мятущийся дух своей беспокойной эпохи и бросить вызов холодной, рассудочной трезвости, размеренной, накрахмаленной чинности эпигонов классицизма, защитников литературной старины, засевших в академии и министерствах.

Под стяг освободительного движения в искусстве становились рядом с романтиками и будущие реалисты. Анри Бейль (одним из многочисленных псевдонимов которого было имя Стендаль) выступил в 1823 и 1825 годах против литературных эпигонов с блестящим памфлетом «Расин или Шекспир?»

Драмы Шекспира стали привлекать все большее внимание литературных новаторов. Имя Шекспира было написано на их знаменах.

Новые звезды зажигались на литературном небосклоне Франции: Ламартин, Гюго, де Виньи — плеяда поэтических талантов.

Взгляды и темы этих поэтов были чужды песеннику оппозиции. Он сражался против феодальной реакции, а они воспевали в начале двадцатых годов Францию замков, рыцарей и королей, складывали живописные баллады по мотивам поэтических старинных преданий. Но уже тогда он видел в их стиле признаки новаторства, привлекавшие его.

Споры вокруг молодой романтической школы с каждым годом становились ожесточеннее. Редакторы официальных газет и защитники «старого литературного режима» — маститые академики скоро учуяли, особенно в творчестве Гюго, дух бунтарства, «дерзкое нападение

на основы» классической поэтики.

Литераторы либерального лагеря (среди них тоже было немало поклонников классических традиций) вели нападение на молодых романтиков с другой стороны, осуждая их ретроградные политические взгляды.

Горячие перепалки начинались в литературных салонах, когда речь заходила о романтиках, особенно если кто-нибудь пробовал вступиться за них. Это иногда делал Беранже.

— Неужели вы можете простить этой школе ее грехи против демократической мысли, расчистившей перед ней путь? — вопрошали Беранже его друзья-либералы.

— Неужели вы можете забыть, что из лагеря романтиков раздавались оскорбления нашей славе, что там надругались над Наполеоном, умиравшим на острове Святой Елены? — гневно восклицали бонапартисты.

— Нет, эти юнцы заслуживают решительного осуждения — они отвергают заслуги, оказанные Франции философами-просветителями, — возмущались вольтерьянцы из салона Жуй.

Беранже в ответ на все эти обвинения в адрес романтиков во всеуслышание отвечал, что заблуждения романтической школы не мешают ему рукоплескать лирическому гению Гюго, восхищаться «Размышлениями» Ламартина, ценить мастерство и оригинальность поэзии Виньи.

— Все грехи романтической молодежи для меня чувствительнее, чем для кого-нибудь другого, — говорил Беранже. — Но вспомните, что, начиная писать, мы всегда открываем свое поприще идеями чужими и у нас не хватает времени дать себе отчет, в каком соотношении находятся эти идеи с нашими собственными чувствами, — этим, между прочим, и объясняется изменчивость стольких выдающихся умов! — а так как все наши романтики еще очень молоды, то простим им ошибки, в которых мы можем требовать отчета разве только у их кормилиц.

Заметьте и то, — продолжал Беранже, — что эти молодые поэты заставляют литературу нашу выражать более откровенно все новое, современное, чисто французское, что мы так долго передавали, даже в наших политических собраниях, при помощи заимствования у древности или на языке, совершенно враждебном простому точному слову… Дайте срок! Напрасно привязываются они к прошедшему — они еще придут к нам. Язык, на котором они говорят, приведет их к нашим идеям.

И как был доволен песенник, видя, что предсказание его постепенно начинает сбываться! Чуткий к веяниям современности, Виктор Гюго постепенно отходит от роялистов. В новых одах и балладах он славит сражающихся за освобождение греков. Былой ненавистник Бонапарта складывает в 1827 году оду в честь Вандомской колонны. Бывший легитимист делает главным героем своей драмы Оливера Кромвеля. И вместе с изменением политических взглядов все решительнее и смелее становится борьба Гюго за обновление и возрождение французской поэзии.

В конце 1827 года Гюго создает предисловие к своей пьесе «Кромвель», которое становится эстетическим манифестом передового крыла романтической школы. Молодой писатель призывает к борьбе с духом подражания, преклонением перед старыми образцами. Он ратует за права современности, за освобождение литературы и ее языка от истлевших пут классицизма. За освобождение драмы от связывающих ее классических «единств» — времени и места. Он зовет учиться у Шекспира принципам широкого и вольного развития драмы, не связанной этикетом, сковывающим ее шаг.