«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы
Шрифт:
Т.Г. Цявловская в книге «Рисунки Пушкина» (в главе «Автопортреты») сочла нужным специально оговорить – правда, несколько, на наш взгляд, противоречиво – эти «африканские» признаки пушкинской внешности: «Кстати об арапских, негритянских чертах лица Пушкина. Не совсем это так. В жилах русского поэта текла африканская кровь. Он был по матери эфиопского происхождения (абиссинского, как тогда говорили) <…>. Необыкновенно сильная африканская кровь эта, примешанная к русской крови, сказалась как в импульсивно-страстном темпераменте Пушкина, так и во внешности его – тонком вытянутом носе с сильным рельефом ноздрей, в крупных губах, в сверкающем оскале белых зубов, в удлиненной форме глаз, в смуглости кожи и в редкой красоты небольших руках с длинными тонкими пальцами» 65 .
65
Цявловская
Печать «арапского» (или «обезьяньего») «безобразия» лежала и на многих посмертных портретах поэта. Характерным является признание Ильи Репина, работавшего в январе 1917 года над картиной «Пушкин на лицейском акте»: «Испробованы все мои самые смелые приемы, – нет удачи, нет удачи; а между тем, ведь вот кажется так ясно, я вижу этого «неприятного, вертлявого человека», этого «обезьяну», этого возлюбленного поэта <…> Передо мной фотографии со всех его портретов, передо мною две маски с мертвого; я уже умею разобраться, что лучше из всего материала; уже совершенно ясно чувствую характер этого чистокровного араба…» 66
66
Письмо Л.Н. Андрееву. Цит. по: Голубев В. Пушкин в изображение Репина. М.–Л., 1936. С. 32.
Автор многих памятников Пушкину в нашей стране и за рубежом скульптор Олег Комов так рассказывал о своей работе над памятником в Мадриде в 1981 году: «Место для нашего Пушкина было выбрано правильно. И сам его облик не оказался для испанцев «экзотическим». Он был им чем-то сродни, может быть, кудрявостью головы, линией губ, некоторыми мавританскими чертами, присущими многим жителям этой страны (вспомним, что Испания на протяжении семи с лишним веков находилась под владычеством мавров)» 67 .
67
Цит. по: Красиков А.А. «От царскосельских лип до башен Гибралтара», в альманахе «Памятники Отечества», 1986. № 2 (14). С. 164.
Ну, скажет читатель, непригож собой был наш Пушкин, смугл, лицом схож со знаменитым своим предком, что ж с того? Не меньше мы его от этого любим, и остается он великим русским поэтом в сердцах наших и в глазах остального мира. Зачем же столько свидетельств, столько цитат и воспоминаний?! Да затем только, что коснулись мы сокровенного и очень важного момента пушкинской биографии и пушкинского творчества. Ощущение непохожести своей, избранности Пушкин пронес через всю жизнь. «Темная кровь остается отметиной», как сказал Ю.Н. Тынянов. И эту «отметину» чувствовал сам Пушкин, понимали окружающие – друзья и враги.
Более полувека назад один искусствовед верно заметил: «Образ Пушкина не представляет большой проблемы пушкиноведения; однако не следует его считать вопросом из области «гробокопательства» и крохоборства. Необходимо только соблюдать в этом вопросе нужные масштабы. Внешний облик поэта определяет его внешнее поведение <…> Облик поэта определяет и восприятие его творчества…» 68
Толпа, «светская чернь» не прощала Пушкину его «непохожести» и африканских предков. Он же сам с интересом и гордостью изучал биографию Ганнибалов, видя в этом родстве «перст судьбы».
68
Борский Б. Иконография Пушкина в сб.: Литературное наследство. М., 1934. Т. 16–18. С. 967.
«Я чувствую, что мы будем друзьями и братьями не только по африканской нашей крови, – писал Пушкин о своем младшем брате Левушке (в письме Дельвигу из Кишинева. 23 марта 1821 года. XIII, № 20).
До нас дошла пушкинская шутка, сказанная в доме Н.В. Всеволожского. Всеволод, его слуга-калмык, «отличавшийся удивительной сметливостью», откликался на пошлые остроты за столом словами «здравия желаю» (с чем связан стих «Желай мне здравствовать, калмык» в послании Пушкина «Горишь ли ты, лампада наша», 1822 год). По свидетельству Я.Н. Толстого, «…Пушкин ни разу не подвергался калмыцкому желанию здравия. Он иногда говорил: «Калмык меня балует, Азия протежирует Африку» 69 .
69
См.: Черейский Л.А. Пушкин и его окружение. Словарь-справочник. Л., 1976. С. 77.
В сборнике «Разговоры Пушкина» (М., 1929) приводятся и другие «африканские» ремарки поэта. «Да у меня вот тут-то пустота, – проговорил
Пушкина, как известно, чрезвычайно интересовала судьба модного тогда «властителя дум» – лорда Байрона. «В классах он был из последних учеников, – писал Пушкин в статье («Байрон», 1835 год), – и более отличался в играх. По свидетельству его товарищей, он был резвый, вспыльчивый и злопамятный мальчик, всегда готовый подраться и отплатить старую обиду <…> Первые годы, проведенные лордом Байроном в состоянии бедном, не соответствовавшем его рождению, под надзором пылкой матери, столь же безрассудной в своих ласках, как и в порывах гнева, имели сильное продолжительное влияние на всю его жизнь…» (XI, 276–278). (Б.И. Бурсов в своем исследовании «Судьба Пушкина» подметил: «Байрон стал для Пушкина словно зеркалом, в котором рассматривают самого себя» 70 .)
70
Бурсов Б.И. Судьба Пушкина. Роман-исследование. Л.: Сов. писатель, 1985. С. 249–250.
Пушкин напомнил справедливое, по его словам, замечание Мура о том, что «в характере Байрона ярко отразились и достоинства и пороки многих из его предков: с одной стороны – смелая предприимчивость, великодушие, благородство чувств, с другой – необузданные страсти, причуды и дерзкое презрение к общему мнению <…> Многое перенял у своего странного деда в его обычаях…».
И наконец, главное: «Обстоятельство, по-видимому, маловажное имело столь же сильное влияние на его душу. В самую минуту его рождения нога его была повреждена – и Байрон остался хром на всю свою жизнь. Физический сей недостаток оскорблял его самолюбие. Ничто не могло сравниться с его бешенством, когда однажды мистрис Байрон выбранила его хромым мальчишкою. Он, будучи собою красавец, воображал себя уродом и дичился общества людей, мало ему знакомых, опасаясь их насмешливого взгляда. Самый сей недостаток усиливал в нем желание отличиться во всех упражнениях, требующих силы физической и проворства» (XI, 278).
Не Байрона ли тень мелькает в VIII главе «Евгения Онегина»:
Предметом став суждений шумных,Несносно (согласитесь в том)Между людей благоразумныхПрослыть притворным чудаком,Или печальным сумасбродом,Иль сатаническим уродом. (VI, 126)Между прочим, это сближение образа Пушкина с образом Байрона было отмечено еще П.А. Вяземским. Весной 1830 года он сообщает в письме к своей жене Вере Федоровне: «…Я начал читать мемуары Байрона, опубликованные Муром. Они составлены из записок его журнальных, переписок, сведений, собранных от разных лиц. Много примечательного, объясняющего своенравие, дикость и разлития (les debordements) Байрона. Постараюсь доставить их тебе. В ином нахожу сходство с Пушкиным: разумеется, и с собою. Хромая нога большую роль играла в жизни его. Это оскорбление природы раздражало его… Что же Пушкин? Все еще женится?»
В письме от 16 мая Вяземский приводит большую выписку из книги Мура о Байроне, касающуюся хромоты поэта, и неожиданно замечает мимоходом: «Я уверен, что Пушкин очень сердится за свой малый рост». И еще одно упоминание – летом того же года: «…Следовательно, у вас есть записки Байрона или о Байроне. Ты пишешь, что и у Пушкина сердце сжимается от сходства…» 71 (Остафьевский архив).
В библиотеке Пушкина сохранилось пять томов мемуаров Байрона, подготовленных Т. Муром и изданных на французском языке в 1830 году. Все тома разрезаны; первый том имеет ряд пометок карандашом. Отмечено описание Байрона-ребенка, его любовь к чтению Библии, его исключительное положение среди товарищей по школе, страдание от физического недостатка и мечты о возможности в будущем смыть пистолетом все оскорбления 72 !
71
Литературное наследство. Т. 16–18. С. 806. Существует одно интересное пушкинское автобиографическое признание, до сих пор, кажется, почти не замеченное исследователями. В 1830 году, работая над «Детской книжкой», Пушкин в новелле «Ванюша, сын приходского дьячка» слишком подробно для нравоучительного рассказа перечисляет оскорбления, адресуемые мальчиком вослед «порядочному человеку»: «пьяница, урод, развратник, зубоскал, писака, безбожник, нигилист!» (XI, 102).
72
См.: Модзалевский Б.Л. Библиотека Пушкина. СПб., 1910. № 696.