Берегиня
Шрифт:
Ксюша встала из-за стала и подошла к своим полкам. Она вытащила из рюкзака змейку и отыскала ей местечко в коллекции. Значит, в заброшенном доме на неё напал кутыш? Кутыши ведь никогда не нападают… но нет же, он хотел стать мизгой! Значит и вёл себя, как бандит, и умер бандитской смертью. Ксюша, кажется, для себя всё решила, но на душе всё равно осталась окись.
– Есть хочешь? – вернулась она к Нели. Ей захотелось хотя бы для лычки сделать что-то хорошее.
– А кормишь? – немедля откликнулась та. Ксюша пошла на кухню, взяла чисто вымытую посуду, открыла шкафчик и, не глядя, нагребла из него заготовленных упаковок с едой. Она вернулась к Нели, поставила
– Ты полегче давай… – с запоздалой неловкостью предостерегла Ксюша. Она ещё не забыла, чем закончилось её первое обжирание на складе. Но Нели, и глазом не моргнув, схарчила почти все пайки, чуть ли не в упаковках. Про вилку и ложку она даже не вспоминала и всё терзала руками.
Легко самой проголодаться, тем более после волнительного вечера и насыщенной разговорами ночи, да ещё когда перед тобой столь аппетитно приканчивают пайки. Ксюша расстегнула рюкзак, вынула пластиковую бутылку с водой, и налила из неё в обе кружки для себя, и для Нели. Лычка подержала свою кружку в руке и поглядела на воду, как на новое чудо. Ксюша помнила такой взгляд у Сашеньки, когда впервые полила ей чистой водой на обожжённую руку.
Лычка выпила воду с не меньшей жадностью и наслаждением, чем ела пайки. Её глаза жадно поблёскивали на оставшиеся упаковки, но больше в неё, к великому сожалению Нели, не лезло. Она, видно, боялась, что еду сейчас уберут и кормить её больше не будут. Ксюша не стала ничего убирать. Взяла только свою кружку с водой, а лычка по-тихому прикрыла вилку обёртками и потянула под стол.
– Вилку на место! – опомнилась Ксюша, кто перед ней. Нели округлила глаза, как подвальный ребёнок на шоколадку, словно вовсе не знала, чего это ваша «вилка» такое. Ксюша принялась запихивать упаковки в рюкзак, и только тогда лычка очухалась.
– Да ё-ма-на, вот твоя вилка! – швырнула она со звоном вилку на стол. Ксюша схватила и унесла вилку на кухню, и там собрала в рюкзак всё, что только показалось ей острым. Жить под одной крышей с бандиткой ей будет трудно… Не зря ли она вообще её к себе привела?
– Ты будешь жить здесь, – строго объявила она, когда вернулась в столовую. – Тряпьё с себя скидывай и иди мойся. В ванной есть вёдра с водой. Ты хотя бы не вшивая?
– Вшивая? – фыркнула лычка. – А ты чё, шмотки мои цепануть настропылилась?
Не плохо бы было научиться бандитскому диалекту, а вернее жаргоу. Но в целом и так понятно, что Нели сказала ей о воровстве.
– Нет, брать я у тебя ничего не собираюсь, просто их выброшу. Ходить будешь в другом…
Она пошла к шкафу в спальне и выудила с вешалок ситцевый халат в цветочек – яркий, лёгкий и красивый, как Ксюше казалось, хотя далеко не самый лучший наряд во всём гардеробе. Ксюша вернулась в столовую и положила домашний халат на стол перед лычкой. Нели уставилась на него, как на картину. Хотела дотронуться, но отдёрнула испачканные в еде руки.
– Нравится?
– Обоссаться…
Ксюша хмыкнула, понимая, что до прекрасных
Лычка вскочила со стула и начала стягивать с себя свои шмотки. Тут же вскрылась первая незадача: снять одежду в ошейнике не получалось.
– Хомут свой отначь, – показала цепь лычка. Бежать ей и правда некуда, и Ксюша стояла от неё всего в двух шагах, и пожелай Нели, так давно бы накинулась на неё, и цепью этой же придушила. И всё же…
– Нет. Ошейник ты будешь носить, не снимая; даже спать будешь в нём, и когда будешь мыться. А твою одежду мы можем разрезать.
– Хер тебе! – огрызнулась лычка и стиснула на себе толстовку, словно фамильное платье.
– Всё равно ведь выбрасывать, – оробела Ксюша немного.
– Хер тебе!
– Либо срезаем, либо ты здесь не останешься! – выпалила Ксюша, и только потом сообразила, что угрожает выгнать свою же пленницу. Но, странное дело, лычка взялась стягивать с себя толстовку, и не через голову, а через плечи. Она старательно растягивала ворот, из-под матерчатого капюшона высыпались блёкло-жёлтые волосы. Нели дрыгала задницей, как змея вытягивала себя из шкуры. Пришлось надорвать толстовку, но всё-таки одежда слезла к ногам, Нели вышагнула из неё, скомкала и прижала свою драгоценную тряпку к сердцу. И чего это она за неё так цепляется?
Ну и пусть. Ксюша принесла из прихожей коробку для вещей и велела сложить в неё остальные грязные и пропотелые тряпки и целлофановые мешки, которыми лычка утеплялась. Нели сбросила туда всю одежду и осталась перед Ксюшей нагишом. Перед тем, как взять коробку со смердящими вещами, Ксюша внимательно оглядела лычку.
Дряхлой старухой Нели никак не назвать. Пусть тело у неё было грязное, вокруг подмышек краснела испарина, тут и там темнели синяки, но ни увечий, ни шрамов, как на лице, больше не было, да и само тело лычки выглядело зрелым и налитым. Жизнь подрезанной Цацы явно была не из лёгких, но не смертельно опасной, как у загонщиков.
– Чё ты пыришься, Динка? – огрызлась лычка, даже и не пытаясь прикрыть свою отвисшую грудь и лохматые волосы на лобке. Ксюша забрала коробку и указала ей в сторону ванной. Нели поволоклась мыться, и цепь потащилась за ней, как консервная банка за крысой. Ксюша отнесла коробку в прихожую, но побоялась оставлять лычку одну. Вдруг в ванной найдётся что-нибудь острое? И она быстро вернулась обратно.
Над раковиной в ванной комнате висел рукомойник, два пластиковых ведра с дождевой водой и ещё одно оцинкованное с эмалированным ковшиком стояли на досках, перекинутых поперёк ванны. На стуле висело белое махровое полотенце и такой же белый махровый халат. Рядом с рукомойником – зеркальный шкафчик и полка с мыльными принадлежностями. Мыло рассохлось, покрылось глубокими трещинами, но пользоваться им ещё можно. В маленькое оконце с отдвижной шторкой на проволочке заглядывало раннее утро, его мягкий свет отражался на кафельных плитках. Лычка как раз стояла возле окна, и выглядывала утру навстречу, а, вернее, приценивалась к заднему двору с кривым сетчатым забором.
Окно она могла выбить и выпрыгнуть, но с ошейником на горле – это всё равно что повеситься. Лычка явно была не из тех, кто спешил сводить счёты с жизнью.
– Нормас так погодка, – с широкой улыбой повернулась она.
– Ты моешься?
– А ты пыришься?
– А тебе что?
– А ни чё, я не узорная.
– Не бойся, не разворую я твою красоту.
Лычка с особой гадливостью осклабилась, словно Ксюша похабнейшим образом её похвалила, и полезла в ванну.
– Дай чем-нить шкуру пошкрябать!