Берия. Лучший менеджер XX века.

Кремлев Сергей

Ткаченко стоит не бледный, а синий и только бормочет бесконечно: «Слушаюсь, товарищ нарком»…

Такого «воспитания» я в жизни не слышал ни раньше, ни позднее. После этого случая Ткаченко ко мне не появлялся примерно десять дней. А вскоре и совсем уехал куда-то…»

Якобы «по-черному» нецензурный лексикон Берии и «десять дней не появлялся» — это на совести мемуариста. Во-первых, Ткаченко и до войны, и во время войны, и после войны был в рабочей «команде» Берии, и ему, как правило, поручались именно контрольные функции. То есть Берия Ткаченко неизменно доверял, а унижать людей у наркома было не в обычае. Во-вторых, вряд ли в военное время генерал-лейтенант НКВД после такого разворота событий

мог позволить себе почти полмесяца прохлаждаться в Ижевске, а не отбыть в Москву.

Но что важно в свидетельстве Новикова? А то, что Берия жестко осадил своего подчиненного исключительно на основе возражений Новикова! Так где же здесь подозрительность и неумение верить людям? Причем сам Новиков подчеркивает, что «в особо острых случаях звонил прямо Берии… И он обычно отвечал: «Ладно, что-нибудь придумаем»…»

Однако Новиков объясняет такую реакцию члена ГКО опять-таки тем, что Берия-де «боялся Сталина, боялся его гнева, боялся потерять его доверие и расположение…» Вывод ясен: не о деле, не о нуждах фронта «монстр» душой болел, а за шкуру свою тревожился…

Случай с Ткаченко приводят в своих книгах и Юрий Мухин, и Алексей Топтыгин, и Елена Прудникова. И Ю. Мухин констатирует, что Новиков, оценивая Берию как шкурника, судил по себе… Это, конечно, слишком жесткая оценка Новикова — он в войну сделал для фронта много. Однако пример Новикова характерен другим. Как и во многих других случаях, когда о Берии отзывается кто-то, имевший с ним дело лично, воспоминания о Берии можно разделить на две противоположные по смыслу части.

Из описания фактов, относящихся к личному деловому общению мемуариста с Берией, виден прекрасный, в общем-то, человек, преданный делу и умеющий его делать.

Из оценок же и из сведений, передаваемых мемуаристом с чужих слов, предстает привычный образ негодяя.

Так, Новиков пишет о том, что когда в Ижевске оставалось угля на сутки, он звонил Берии, и уголь приходил. Это из уст Новикова точный факт. Он сам этот уголь просил и сам его получал.

Но вот Новиков пишет, что Берия, пользуясь своей властью, поворачивал на Ижевск «угольные» маршруты из Кузбасса, предназначенные для авиационных заводов в Казани. Мол, выслуживаясь перед Сталиным, Берия-де интересы общего дела игнорировал и ущемлял-де «авиатора» Маленкова.

В принципе переадресация эшелонов могла иметь место, хотя вряд ли Новиков о ней, сидя в Ижевске, знал. До того ли было Новикову, чтобы выяснять, откуда пришел уголь? Пришел, и ладно!

Но вот уж то, что Берия самовольно и эгоистически перехватывал уголь у Маленкова, «который опекал авиацию», это уже полностью относится к измышлениям Новикова, навеянным традицией измарывать Берию до черноты шахтера, только что поднявшегося из забоя. И дело даже не в том, что такое самоуправство тут же стоило бы Берии дорого! Дело в том, что Новиков общей ситуации и общей картины перевозок знать не мог. То есть, когда писал свой «перестроечный» очерк, воспользовался антибериевскими сплетнями. И ведь не Антонов-Овсеенко, а выдающийся организатор промышленности, Герой Социалистического Труда… Увы, на бесчестном отношении к Берии поскользнулся не он один.

Заканчивая же тему «Берия — «оружейник», скажу, что эти его заслуги в войне не только замолчаны, но и неоднократно перевраны даже в официальных источниках. И вот даже полностью лояльная к своему герою Е. Прудникова числит за Берией, как за членом ГКО, курирование производства вооружений и минометов лишь с 4 февраля 1942 года — вместо Вознесенского, который якобы вел вначале это производство как советник ГКО (членом ГКО он стал в феврале 1942 года). Но этого просто не может быть! В противном

случае никаких совещаний по винтовкам Берия у себя в июле 1941 года не проводил бы! У него что, своих дел было мало? И не образовался бы тогда в сентябре 1941 года 7-й отдел НКВД по минометам. К тому же что еще из оружия числить за Берией, как за членом ГКО, с начала войны? Их всего-то в ГКО было тогда пять человек, включая Сталина! Танки, как мы знаем, Сталин вначале отдал Молотову, авиацию вначале курировал Маленков (с подключением Лаврентия Павловича)… Вооружения же и боеприпасы были «чистой епархией» члена ГКО тов. Л.П. Берии.

А уж потом и танки с самолетами перешли к изначальному «оружейнику» и «боеприпаснику» Берии (Е. Прудникова не заметила, что сам Новиков датирует начало курирования Берии над наркоматом вооружений началом войны).

Увы, и, скажем, А. Топтыгин сообщал, что «ГКО (то есть, собственно, Сталин. — С.К.) возлагает контроль за танковой отраслью советского ВПК» на Берию «с конца 1942 года», в то время как Берия «занялся» танками намного раньше.

Берия много сделал и для налаживания производства всей гаммы реактивных снарядов для гвардейских минометов — «катюш». И еще одно… В своих записках 40-х годов Ванников оценивал усилия Берии в помощи наркомату боеприпасов как героические. А это была, напоминаю, лишь одна из «ипостасей» Берии в его военной биографии…

РЕЗЕРВНЫЙ фронт, заградительные отряды — это война видимая. А для чекиста Берии давно стал привычным, если пользоваться журналистскими штампами, «фронт без линии фронта», «невидимый фронт». И с 20 июля 1941 года, после воссоединения НКВД и НКГБ, он вновь стал командовать и этим специфическим «фронтом»… Недаром же он оставил лично за собой наблюдение над работой закордонной разведки.

На эту тему можно писать много, но моя книга и так будет объемной. В том числе и поэтому я, во избежание разрастания объема, не привел выше многих впечатляющих цифр по темпам роста вооружений для фронта и других фактических данных, показывающих значение Берии в обеспечении таких успехов. А стоило бы!

Вот и в рассказе о сфере разведки времен войны я ниже ограничусь одним лишь примером, показывающим Берию как человека. Тем более что тема «Берия и разведка в 1941–1943 годах» необъятна, а мне позднее придется остановиться на аспекте начальной «атомной разведки», связанной с работой Берии в НКВД военных лет.

Поэтому вместе с известной нам рослой красавицей Зоей Рыбкиной-Воскресенской мы войдем в кабинет Берии, чтобы посмотреть на развитие событий там.

Вскоре после начала войны Воскресенскую включили в состав особой группы, и она занималась «отбором, организацией, обучением и переброской в тыл врага диверсионных и разведывательных групп». А теперь, в октябре 1941 года, Рыбкина готовилась к очередной разлуке с мужем — крупным разведчиком Борисом Аркадьевичем Рыбкиным-Ярцевым. Как читатель уже знает, он под легальным прикрытием советника посольства направлялся в Швецию.

И вот как все было дальше:

«Накануне его (мужа. — С.К.) отъезда все перевернулось в моей судьбе. Меня вызвал нарком и спросил, чем я занимаюсь. Я сказала, что готовлюсь идти работать в тыл. «В качестве кого?» — «Железнодорожной сторожихой на переезде». Нарком рассмеялся: «Немцы такую сторожиху арестуют и расстреляют. Ехать вам надо в Швецию»…

Пришлось сдавать дела… Через несколько дней мы вдвоем уже летели на «уточке» («У-2») в Архангельск…»

И тон разговора безымянного — в изложении Зои Ивановны — «наркома», и суть его решения способны подкупить любого человека своими разумностью и человечностью. А ведь «нарком» — это все тот же Генеральный комиссар госбезопасности СССР Лаврентий Павлович Берия!