Берлинское кольцо
Шрифт:
Да, он был стар, ужасно стар с виду. Невольная растерянность и даже жалость пришла к Ольшеру. Князя нет в самом деле. Есть тень его, жалкая тень. Может быть, не следовало ждать Галицына, сооружать эту крепость из тарелок и бутылок!
Галицын подошел к столу и недоуменно уставился на сервировку — она показалась ему неожиданной и необъяснимой.
— Извините! — сказал он. — Я ошибся, кажется…
— Нет, — торопливо возразил Ольшер. — Это я должен извиниться. Прошу разделить со мной скромный ужин за вашим столом, князь!
Галицын поднял глаза: если человек называет
— Иохим Шефер, если изволите, — назвал свою новую фамилию Галицын. — Иохим Шефер, частный адвокат…
Ольшер усмехнулся понимающе и показал на стул.
— Для федеральной полиции Иохим Шефер, для меня князь Галицын. Прошу, ваша светлость!
Галицын не страдал недугом тщеславия и не оценил поэтому эпитеты в свой адрес, как проявление лести. Он давно порвал с прошлым, давно перестал кичиться своим происхождением, и только тоска по утраченному связывала князя с эмигрантской средой. С годами тоска росла, заполняла Галицына, требовала выхода. Вот он и наведывался в «Тройку» или «Дон» и слушал цыганские романсы, говорил по-русски — отводил душу. О России, новой России, не думал. Не мог думать, слишком велика была пропасть, отделявшая его от Родины. Пропасть эту расширял всю жизнь Галицын — своей ненавистью, своей тайной и явной борьбой расширял, и теперь ему страшно было глянуть на дно.
— Кто вы? — спросил князь и всмотрелся в лицо незнакомца. Опровергать услышанное только что не стал, не попытался и объяснять, почему он Иохим Шефер.
— Прежде садитесь, князь! — повторил Ольшер и пододвинул стул. — Мы знакомы… Хорошо знакомы. К тому же, я не менял фамилии. Не успел, да и не потребовалось, честно говоря. Пять лет лагеря по приговору трибунала…
— Пять лет?! — все еще не зная с кем говорит, произнес сочувственно Галицын. — Целых пять…
— Ну, не все пять, конечно, дело пересмотрели, но поглядеть на мир через колючую проволочку пришлось. Она не была к тому же такой густой и высокой, как в Заксенхаузене…
При упоминании Заксенхаузена Галицын вздрогнул и, кажется, попытался даже подняться со стула, на который только что сел. Но взгляд Ольшера, требовательный и предупреждающий, заставил князя отказаться от своего намерения. Серые искорки за золотыми ободками очков показались Галицыну знакомыми. Однако он все же не узнал капитана, поэтому сказал недоуменно:
— Я не сидел в Заксенхаузене.
— Боже упаси! — воскликнул Ольшер, и получилось это у него удивительно искренне. — Я имел в виду вашу работу в Ораниенбурге, в специальной школе особого назначения.
— Вы — Ольшер! — вспомнил наконец князь. — Гауптштурмфюрер Ольшер из Главного управления СС. Кто бы мог подумать!.. Не жалуюсь на зрение, но вас узнать почти невозможно…
— Будем считать, что это к лучшему… Хотя, честно говоря, меняться в нашем возрасте не так уж приятно… Рюмочку, князь! За встречу!.. — Ольшер пододвинул коньяк к Галицыну. — За приятную встречу!
Они выпили, не морщась и не изображая особенного удовольствия. Просто выпили и этим утвердили сказанное капитаном. Галицын положил в рот ломтик лимона, высосал его, так же не морщась, потом сказал:
— Будем считать,
— Да.
— Тогда вопросов больше не будет. Я слушаю…
— Еще коньяку?
— Пожалуй. И что-нибудь на закуску. Лучше не острое. Я уже избегаю резких контрастов…
— Понимаю…
Ольшер позвал официанта и заказал холодное мясо, сардины, сыр, салат…
— Разговор будет долгим, — понял Галицын.
— Во всяком случае, не скучным, — уклончиво ответил Ольшер, когда официант ушел. — Я знаю, вы не любитель пресных блюд и пользуетесь ими лишь в силу некоторых обстоятельств и… возраста. Но забудем о возрасте.
— Я знаю о вас меньше, — заметил князь.
— Что ж, мы только начинаем путь… Итак, первое. Осенью 1943 года на втором километре Берлинер ринга у поворота на Потсдам был убит туркестанец… Курсант из Фриденталя… Ваш курсант. Вы еще обратили внимание на его странное поведение перед отправкой на аэродром…
— Саид Исламбек, — уточнил Галицын.
Ольшер удивленно и даже испуганно поднял брови.
— Вы помните его?
После рюмки коньяка князь обрел силы для шутки: обычно он не шутил и редко кто видел его улыбающимся. Чаще всего Галицын бывал хмурым и грубым.
— Для случайных имен моя кладовая не приспособлена. — Он тронул пальцем свой высокий бледный лоб, пересеченный двумя глубокими морщинами. — Напомнили недавно…
Брови Ольшера поднялись еще выше: теперь он не только удивлялся, к нему пришла растерянность — кто-то второй ворошит историю с пакетом, кому-то нужен унтерштурмфюрер, его, Ольшера, унтерштурмфюрер.
— Кто? — кинул он вопрос Галицыну. Кинул так поспешно, что выдал себя, свое беспокойство.
— Эти! — скривил рот Галицын, намекая на эмигрантов, что сидели у эстрады и пили, как хмельное вино, слова цыганской песни. — Они все помнят и все знают. Они работают лучше нас, господин гауптштурмфюрер.
«Проклятие! — ругнулся про себя Ольшер. — Все заняты пакетом, даже энтээсовцы включены в поиски». К раздражению, что вспыхнуло в капитане, присоединилась и обида: честно ли делить чужое добро. Документы принадлежат только ему, бывшему начальнику «Тюркостштелле», он добывал их с риском для жизни, он пошел на измену долгу, и вот теперь десятки, а возможно, и сотни людей, словно шакалы, набросились на тайну гауптштурмфюрера.
— У них создан «закрытый сектор», — наклоняясь к капитану и приглушая голос, продолжал рассказывать князь. — Проще, «оперативный сектор», который выполняет поручения щекотливого характера. Ну, сами догадываетесь, какого характера…
— Чьи поручения? — так же тихо спросил Ольшер. — Немцев?
— Немцев тоже, — кивнул Галицын.
«Ясно! Эмигранты работали на иностранные разведки, те самые разведки, что преподнесли капитану пятьсот марок в виде награды. Непостижимое вероломство!» Ольшер не мог скрыть своего негодования:
— Не слишком ли большое доверие оказывается этим болтунам!
— О, капитан, они болтают только здесь.
Неожиданно Ольшер сделал открытие: князь работает на НТС, на этот белоэмигрантский союз! Иначе откуда у него такие сведения.