Берлинское кольцо
Шрифт:
— Сколько они платят агентам? — не желая обидеть собеседника, задал общий вопрос Ольшер.
Щепетильность отсутствовала у Галицына, как и прочие достоинства, да в таких случаях она и не нужна — всю жизнь ему приходилось продаваться и всегда торг был откровенным. Правда, до сорок пятого года его покупали только немцы и он кичился своим постоянством. После сорок пятого похвастаться этим князь уже не мог.
— Нам, мелкой сошке, дают по сто марок в месяц, если, конечно, мы не набредем на что-нибудь стоящее. Тогда особое соглашение.
Унылый
— Саид Исламбек — это особое соглашение?
— Да.
«Немцы и американцы ведут работу по нескольким каналам, и не только работу, но и проверку. Его, Ольшера, проверяют. Неприятная, весьма неприятная ситуация!»
— И вы считаете возможным поделиться своим приобретением со мной, человеком, которого так мало знаете?
Разоблачение не смутило Галицына.
— Вам это нужно, и вы заплатите за покупку, — откровенно изложил он свою точку зрения.
— Но один товар в двое рук? — напомнил о честности Ольшер.
— Перестаньте, гауптштурмфюрер! Все равно они перепродадут мою информацию и перепродадут в три раза дороже и, притом, не в одни руки, а в несколько сразу…
Излагая элементарные истины своему собеседнику, князь не забывал о коньяке и закусках. Ел он аппетитно, ел много, и чувствовалось, что такой, как сегодня, ужин ему предлагают не часто, далеко не часто.
— Они заработают на мне, — продолжал Галицын. — Эта шайка удерживает с нас, рядовых информаторов, по 50—60 марок. Ведь по ведомостям каждому полагается 150—200 марок, англичане платили даже по 300 марок, а где они, эти 300 марок? Здесь, в «Тройке», в «Дону», в «Мазурке»! У Романова, Ольгского, Паремского кругленькие суммы в банках… В Швейцарии и во Франции. Между прочим, немцы наши информации тоже перепродают англичанам и американцам… Сплошная спекуляция!
«Но я, я даю им целое богатство, — взбесился от обиды Ольшер. — Моя тайна стоит миллионы. Сеть вторжения! Готовая армия в тылу противника! Нет, так просто не расстаются с миллионами!»
— Кто назвал вам имя унтерштурмфюрера? — потребовал Ольшер у князя.
— На это я не могу ответить, — по-деловому объяснил Галицын. — Да вам и не нужен назвавший. Тем более, что сведения оперативники получили от работников бывшего Туркестанского национального комитета…
— Из Мюнхена?
— Так точно… Там штаб теперь, и во главе его опять Баймирза Хаит и Вали Каюмхан. Мы покупаем у них, они у нас, взаимная выгода.
— А кто из туркестанцев продал информацию, вы не знаете?
— Нет. Но думаю, что не мелкий торговец. О школе в замке Фриденталь было известно не многим.
Ольшер окончательно расстроился — его явно обходили.
— Никому не было известно!
— Кроме
«Баймирза Хаит знал тоже, — вспомнил Ольшер. — Унтерштурмфюрер заглядывал в комитет на Ноенбургерштрассе и, конечно, разговаривал с вице-президентом. И не только разговаривал. Он выболтал тайну второго километра. Теперь это ясно. О всевышний, что делается на белом свете!»
Галицын покончил с салатом и перешел к сардинам. Нежно-серые спинки, облитые прованским маслом, не спеша покидали тарелку и перемещались в рот князя. Ольшера это тоже раздражало. Раздражала спокойная деловитость, с которой князь продавал тайны и поглощал содержимое тарелок. Сдерживать себя капитану становилось все труднее и труднее.
— Теперь уже ваша принадлежность к пикантным делам Ораниенбурга никому не нужна, — заметил Ольшер и тоже принялся за сардины.
— Не скажите! Вы, например, интересуетесь…
— Я?! — Ольшер нахмурился. Ободки очков вобрали в себя не только глаза, но, кажется, и брови капитана. Ему надо было показать свое недовольство намеком, но он вспомнил о начале разговора и осекся. — Я один интересуюсь и то не всем Ораниенбургом, а лишь мизерной его частицей…
— Уверен, что не худшей… — Галицын расправился с сардинами и запустил вилку в цветник с желтыми лепестками сыра. Они были тонки и нежны и тоже взблескивали жиром. — Кстати, я встретил здесь одну даму, которая способна заинтересовать господина гауптштурмфюрера…
— Этот товар не входит в мой перечень приобретений. Вы плохо знаете меня, князь.
— Что ж, на нет и суда нет. А дама хороша… — Галицын припустил веки, изображая этим свое восхищение. — Во всех смыслах хороша!
Дамы не играли никакой роли в жизни Ольшера, и он внутренне посмеялся над наивной хитростью князя — нет, на этом его не поймаешь. И притом какое отношение может иметь дама к Ораниенбургу. Абсолютно никакого. Не было в списках женщин. Никогда. Ольшер собрался сказать об этом Галицыну и вдруг вспомнил «шахиню». Была женщина. Была!
— Какой смысл вы имеете в виду? — спросил капитан.
— Наш смысл… Я ведь тоже не поклонник прекрасного пола… с некоторых пор… И не бойтесь! Я не возьму за нее ни марки. Просто хочется доставить вам удовольствие… Это — Рут Хенкель, жена Каюмхана… Бывшая, конечно, как и все, что вокруг нас. Теперь ее зовут баронессой Найгоф, а не шахиней. Но очаровательна она по-прежнему…
«Рут! Какого черта она явилась во Франкфурт. Почему вообще все они оказались во Франкфурте?»
Можно было, конечно, пропустить мимо ушей это известие, сделать вид, будто «шахиня» вовсе не интересует капитана, но перед князем играть в безразличие было трудно, к тому же он не просил за президентшу ни марки. Пусть будет в кармане еще одна фамилия лица, причастного к «сети вторжения».