Берлинское кольцо
Шрифт:
— Отчего бы «шахине» не сохранить красоту? — туманно выразил свое отношение к Рут капитан. — Она еще довольно молода.
— Именно… Разрешите чиркнуть адресок?
— Ну что ж, хотя это пустое…
— На всякий случай… — Галицын вынул блокнот, написал несколько слов, оторвал пол-листка и подал Ольшеру. — Она здесь временно… Проездом, так сказать… Если поторопитесь… — Он оглянулся на сидящих у эстрады эмигрантов и добавил шепотом: — Дамой интересуются некоторые… И весьма… Кажется, отсюда она поедет в Мюнхен, а потом за границу…
Ольшер изменился в лице — «шахиня» связана с эмигрантами, те с бывшим Туркестанским комитетом,
— Вы точны, князь!
— Господи, такая школа! — Галицын опять припустил веки, и на лице его изобразилось удовольствие.
— Надеюсь, это качество не покинет вас и впредь?
— Все зависит от господина гауптштурмфюрера.
— Оплата наличными, — предупредил Ольшер и потрогал левый карман пиджака, давая этим понять, что деньги всегда с ним. И не только потрогал, полез за борт и достал бумажник, вынул из него пятьдесят марок, положил на стол под край салатницы.
— За обычную информацию нам платят тридцать, — объяснил Галицын. — Такса… Не люблю быть должником…
— Назовем это авансом… — Ольшер встал и протянул руку князю. — До свидания, ваша светлость…
8
В Ниме было жарко. По-летнему синело небо, и солнце неистово жгло золотистые камни аркад и стены арен. Платаны, только что сменившие свой зелено-голубой наряд, легкий и прозрачный еще, не спасали от горячих лучей, хотя и ткали старательно пеструю тень на асфальте площадей и улиц. Жители Нима называли это весной, всего лишь преддверием лета и ходили в теплых куртках и в высоких, на итальянский манер, фетровых шляпах.
Саид пил южное тепло жадно. Часами стоял под солнцем, обнажив голову и подставив лицо терпким лучам. На бульваре Эспланада, где находился его отель, солнца было много, а на площади Арен, что лежала в, пяти минутах ходьбы от отеля, жар источало не только небо, но и древние камни. Они словно впитали в себя за столетия все тепло мира и теперь отдавали его городу.
Утром Саид обычно приходил к аренам и садился на камни амфитеатра. Отдавал себя солнцу. Мечтал о юге. Своем родном юге, где нет этих камней, сложенных еще римлянами, но есть солнце, такое же горячее и такое же щедрое, даже более щедрое — оно дарит жизнь садам и нивам. Вечную жизнь…
Саид ничего не знал о последнем шаге Берга. Абсолютно ничего. По-прежнему он рисовался ему бодрым, жизнерадостным и торопливым. Всегда торопливым и никогда лежащим навзничь. Саид разговаривал с Рудольфом — мысленно, — рассказывал ему о Ниме, о солнце, о том, что стало легче дышать и силы, кажется, возвращаются. Виден конец пути. «Аист» где-то здесь, и осталось лишь настичь его.
После солнечных ванн Саид покидал арены и отправлялся за город в расположение гарнизона. В штаб он попадал часам к двенадцати, именно в тот момент, когда после утренних строевых занятий штандартенфюрер Арипов возвращался к себе и принимался за сводку. В Ним постоянно прибывало пополнение, и легионеров надо было распределить по ротам, отправить на объекты — охрану железнодорожных узлов, мостов, складов. Наиболее надежных, а это устанавливалось по анкетным данным, полковник передавал в зондеркоманду. Зондеркоманда подчинялась непосредственно СД и руководил ею немец Кампф. На его обязанности лежал
Пока ни один из кандидатов не заинтересовал Саида. Всего двадцать человек отправил он Кампфу — «аиста» среди них не было. Не встретился он и в прежних списках легионеров, составленных еще до приезда Саида — судя, конечно, по анкетам, что другое можно использовать в таком случае, не спросишь же самих легионеров о тайном крещении на втором километре Берлинер ринга. Птичье имя существовало для немногих, возможно, только для двух или трех человек. Но в анкете мог значиться последний пункт «путешествия» легионера — Берлин. Пункт этот и искал Исламбек в анкетах.
Не значился Берлин в последних анкетах. Не было его и в прежних списках. Все легионеры прибыли из бывших восточных оккупированных областей и столицу третьего рейха даже в глаза не видели, а если и видели, то мельком, из окон вагона или из-за борта грузовика, которые торопливо несли их на запад. Разбитый и горящий Берлин не внушал им бодрости и не вызывал желаний умереть на его камнях, как призывал Хаит. Туркестанцы приезжали в Ним мрачные и злые, словно дивы.
«Где же «аист»? Почему он не спешит на юг? Саида терзали сомнения: а что, если «священная птица» уже прилетела и свила гнездо где-нибудь в стороне от Нима». Аисту не обязательно приземляться в зондеркоманде, он может нести обычную караульную службу на станции или патрулировать шоссе, ведущее к испанской границе. Дорога притягивает к себе диверсантов, а именно диверсанты интересуют «аиста». Должны, во всяком случае, интересовать, иначе зачем он здесь!
Барометром для Саида был штандартенфюрер Арипов. По его поведению и настроению приходилось определять — близко «аист» или далеко, грозит «священной птице» опасность или она порхает спокойно и беззаботно над Нимом?
Для этого и являлся ровно в двенадцать в штаб гарнизона Саид. В тот день, когда барометр показал перемену погоды, унтерштурмфюрер переступил порог канцелярии с опозданием на двадцать минут — его задержал воздушный налет. Английские самолеты прошли над городом на небольшой высоте и сбросили листовки. Всего лишь листовки, а немцы ждали бомб и подняли тревогу. Сирены выли, как очумелые. Но никто не прятался, горожане бегали по улицам и собирали листовки.
В расположении батальона тоже царила паника. Офицеры выстроили только что вернувшихся с учений легионеров на плацу и тщательно проверяли содержимое их карманов. Оказывается, листовки были сброшены не только на город, но и на казармы. Полковник Арипов попросил Исламбека помочь ему в осмотре бараков — он полагал, что солдаты успели кое-что припрятать в койках. Саид охотно согласился и предложил привлечь к обыску еще несколько офицеров, чтобы быстрее обойти казармы, но Арипов отказался — пусть они занимаются плацем, там сложнее и кропотливее работа. Это было неубедительно, хотя и понятно — командиру батальона не хотелось порочить себя и подчиненных уликами, ведь в койках могли оказаться листовки, и немцы немедленно приняли бы меры: убрали легионеров из Нима, а самого Арипова разжаловали. Разжаловали в самый последний момент, когда виден конец войны и жизнь, кажется, сбережена.