Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
да в этих местах уж как стал лед, так и стоять ему до будущего лета, до теплых, значит,
ветров. Вот те, Федяй, да с мёдом каравай! Тут тебе, Федя, выходит и зимовье. – Тимофеич
пожевал губами и повторил: – Тут тебе, значит, и зимовье, Федяй.
Федор лежал молча, по-прежнему уставившись в темный угол, где смутно горбились
набитые китовым салом бочки.
– На острову здесь, – продолжал хрипеть Тимофеич, – годов с десять назад зимовали
наши мезенцы: Баланина
архангелогородских человек семь. Они и избу промысловую тут поставили, от берега верстах
в пяти. Крепкая изба, – что ей сделается? Они её всю по бревнышку из Мезени на раньшине1
переплавили. Сходим заутра, Федя, разберемся. Цела изба... Ошкуи не растащат... Сходим,
Федя! И Степана с собой возьмем. А?..
– Сходим, Тимофеич.
– И то ладно! А теперь спи. Сходим заутра.
Тимофеич подвернул под тулуп ноги и натянул сибирку на озябший нос. Он ещё пыхтел,
фыркал и вздыхал под сибиркой, но потом стал храпеть самым мудреным, только ему
свойственным манером.
Федор же так и не сомкнул больше глаз. Он лежал долго и смотрел, как едкий свет режет
по швам рассохшуюся в углу палубу; потом разбудил Тимофеича и Степана, и они стали
собираться в дорогу.
Лодейники просыпались один за другим, громко зевали и разминали затекшие за ночь
спины. Было зябко выбираться из-под армяков и полушубков и лезть по крутой лесенке
наверх, где серое небо низким колоколом прикрыло и лодью, и губовину, и всю незнакомую
округу. Волна не била больше в борты корабля, к которым прирос запушенный легким
снежком яснец. Только под носом лодьи, где в черной, как чернила, воде лежал со вчерашнего
дня корабельный якорь, жутко темнела большая продолговатая промоина.
Ванюшка не хотел оставаться на корабле и просился на остров. Он, в свои двенадцать
лет, не раз огибал в промысловых судах Кольский берег, но никогда ещё не ходил так далёко.
Мальчик приставал к Тимофеичу, пока тот укладывал в кожаный мешок засохшую ржаную
лепешку, солонину в котелке, порох, пузырь с табаком, трубку, кремень и огниво. Тимофеич
возился над мешком, прикидываясь, что не слышит Ванюшкиного хныканья, а потом стал на
него цыкать и гнать от себя. Но Ванюшка не унимался – возьми да возьми! – и Тимофеич
стал сердито завязывать ему на шее теплый платок и заправлять на нём заячий полушубок.
Было решено, что все четверо, если найдут избу, заночуют на острове и вернутся на
другой день на судно, чтобы здесь сообща уже поразмыслить о дальнейшем.
Капитон спустил им с лодьи доску с зарубками, и по ней все четверо – Тимофеич, Федор,
Степан
XV. ОПУСТЕВШАЯ ГУБОВИНА
Первым побежал Степан прыгать с льдины на льдину, а за ним через промоины и
трещины стал воробьем скакать Ванюшка. Федор размахивал руками, как ветряк крыльями,
потому что лед был зыбкий и скользкий, лед едва был прикрыт неверным снежком и уходил
под ногами в воду. Не надо было мешкать на льдине, пока она оседала под путниками вниз, а
скорее перебираться на другую. Федор как-то упустил время и стал уходить в воду вместе с
ледяным поплавком, на который он прыгнул. Не опомнился он, как уже был в воде по пояс.
Тимофеич протянул ему руку и помог снова выбраться на лед.
Степан и Ванюшка были далеко впереди. Тимофеич и Федор не поспевали за ними. Они
1 Раньшина – небольшое мореходное двухмачтовое судно с высокими бортами.
ещё долго размахивали руками на льдинах, качаясь, как пьяные, во все стороны, когда
Ванюшка со Степаном уже дожидались их на мокрых береговых камнях.
По всему берегу и дальше, насколько хватал глаз, копошилось великое множество чаек.
Они пронзительно кричали, сидя в гнездах, уложенных здесь же между камнями, затевали
драки, миловались и ласкались, опрометью бросались прочь и сейчас же возвращались
обратно, неся в клюве рыбешку или травинку. Их совсем не смущали сидевшие с ними рядом
пришельцы, да и тем было не до них. Степан и Ванюшка видели, как Тимофеич и Федор тор-
чат на льду, точно на кочках кулики, тяжело и неловко перебираясь с одной льдины на
другую, а за ними, в накрепко запертой ледяным заломом губовине, неподвижно и сиротливо
чернеет лодья.
Пока Тимофеич, уже сидя на берегу, набивал и раскуривал трубку, а Федор выжимал
вымокшие насквозь портки, Ванюшка со Степаном бродили по камням, мягким, как ковер, от
покрывавшего их толстыми слоями птичьего помета. Чайки шныряли у них между ног,
злобно таращили свои круглые зеницы и не думали уступать незваным гостям дорогу. Степан
и Ванюшка с любопытством осматривали пустынный и дикий берег, куда так редко ступала
нога человека.
Тимофеич, докурив трубку и выколотив её о камень, крикнул Степану и Ванюшке
собираться. Степан взял прислоненное к камням ружье и сунул за пояс топор.
Тимофеич шел впереди по какой-то только ему ведомой дороге, или, вернее, без всякой
дороги, потому что какая могла быть дорога в нелюдимом том краю. Даже звериных троп и
тех не было видно: водившиеся здесь ошкуи и дикие олени да ещё песцы шли напрямик или