Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
Ивану. Димитрий погрузил в нее руки, поднял высоко над нею две пригоршни безделушек
бесценных, развел пальцы, и стали из ладони его падать обратно в шкатулку крупные
разноцветные, сверкающие капли. Вот уже ничего не осталось больше в руках Димитрия,
только перстень один с зеленым камнем поднес он к подсвечнику, уставленному подле
шкатулки.
С драгоценными камнями – «каменьем честным» – связывалось в те времена повсюду
множество суеверий. Как и все, верил
камней. И поэтому, повертев кольцо так и так к свету, молвил он, продолжая играть
изумрудом – смарагдом, – ярким, как свежая трава:
– Из соков своих рождает земля честное каменье. И первый камень – смарагд. Это камень
царей: премудрый Соломон имел у себя в ожерелье камень такой; у царицы Савской был он в
запястье; Клеопатра Египетская ослепила им змею; Нерон держал при себе такой камень
вместо очков. В смарагд драгоценный можно глядеться, как в зеркало. Смарагдом веселится
дух, отгоняется скорбь, бегут от смарагда беды и напасти.
Димитрий оторвал глаза от сверкающего камня и склонился к Марине:
– Это тебе, мое сердце.
Он отдал Марине кольцо и зацепил в шкатулке другое, которым тоже поиграл у свечи.
– Камень сапфир, – улыбнулся он, любуясь уже синими молниями, источаемыми камнем.
– Называется cyanus по-латыни. Камень cyanus у латинских риторов в большой чести, оттого
что прочищает мысль и слово к слову бежит у человека, кто держит при себе cyanus.
Димитрий поднял голову и обвел глазами всех, широким полукругом разместившихся
против него.
– Кому ж мне такой камень подарить?..
И взор его пал на князя Ивана, сидевшего подле двери.
Димитрий кивнул ему:
– Тебе, Иван Андреевич, этот камень годится. Один ты тут ритор, московский человек,
природный. Еще когда и родит Москва таких поболе!.. Тебе-ста cyanus и гож.
Димитрий протянул руку, а князь Иван, подойдя, поцеловал ее и принял подарок.
– По звездам гадал мне звездочет, – сказал затем Димитрий. – Выходит, что царствовать
мне предстоит еще тридцать лет и три года. Время не малое. Да если случится – переживешь
меня, Иван Андреевич, так после смерти моей взглянешь на перстень сапфирный и меня
вспомнишь. И Путивль, и Квинтилиана, и иное что...
– Живи до Мафусаилова веку1, великий государь, – поклонился Димитрию князь Иван. –
Строй Московское царство прямо. Строй, как бог тебе подскажет...
Димитрий кивнул князю Ивану еще раз, опять покопался в шкатулке и взял оттуда снова
перстень, но уже с красным лалом2. Точно капелька крови заалела на пальцах Димитрия,
когда он поднес их к свече.
– Ал лал, – молвил он, вглядываясь в бархатистую
прозрачен и густ... Ан не получше моего будет; я чай, и похуже...
Димитрий стал выравнивать свой собственный перстень, завернувшийся у него на
безымянном пальце камнем книзу, выровнял... И лицо посерело у Димитрия сразу, он отки-
нулся на спинку стула, стал шептать:
– Когда ж это я?.. Как же это?..
Марина глянула на руку Димитрия, оставшуюся на столе, и увидела на безымянном
пальце золотое кольцо, а в кольце вместо камня – круглую дыру. Лицо царицы стало
сердитым.
– Камень из перстня утратить – значит счастье утратить, – не сказала – прошипела она и
принялась кусать губы, тонкие, чуть алевшие у нее под ястребиным носом.
Зашабаршили тогда стулья у стен, встали гости, начали толпиться у стола...
– Ищите! – рванулся с места Димитрий. – Ищите мне мой камень! Обронился из перстня,
закатился...
Рассыпались по хоромам паны, паненки, окольничие, боярышни московские... Тридцать
человек государевых телохранителей вошло в покои... Люди, сколько их ни было во дворце,
лазали, ползали, шарили... Искали – не нашли.
XXXVI. НАБАТ
Кони ли ржут за рекой, целый табун кобылиц степных?.. Или это ветер в траве играет?..
Не кони, не ветер... Что же шумит, звенит на заре?..
Князь Иван открывает глаза: не ветер, не он. Вот малиновые пятна на книжной полке от
продравшегося сквозь слюду солнца... Рвет стены набат... Набат!.. Князь Иван – к окошку,
босой, в исподнем... Ударил в оконницу, распахнул, и оглушило его вмиг блямканьем и
зыком.
Против окошка вдали, на житнице, на крыше тесовой, – конюх Ждан; машет руками,
кричит. Не слышно ничего из-за рева и звона. Тогда князь Иван, как был, бросился на двор. И
конюх, увидев Ивана в белой рубахе и портах холщовых, еще пуще замахал, стал кричать что
есть мочи:
– Даве пробежали ярыжные; сказывали – Шуйские царя Димитрия до смерти убили.
– Что ты, Жданко! – затопал на месте князь Иван. – Что ты, что ты! – не сказал, не
шепнул – стало рваться у него внутри. – Шуйские!
А конюх тем временем подобрался к краю кровли и брякнул:
– Сказывали, не истинно-де царствовал – вор, воровски нарекся царским сыном; бежим,
сказали, теперь литву громить.
Князь Иван завертелся на месте, как овца в вертячке, но тут Кузёмка подоспел, взял он за
руку князя Ивана и к крыльцу отвел. Там князь Иван опустился на ступеньку, бледный, как
новая балясина, к которой он прижался головой. Кузёмка стал поить его из медного ковшика,