Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
но вода не попадала князю Ивану в рот, проливаясь по русой его бородке, и по рубахе, и по
портам. Он отмахнул от себя ковшик, заскрипел зубами и схватился за голову.
– Седлай, Кузёмушко, – молвил он с натуги, тяжело поднялся и, ноги босые волоча, стал
1 Мафусаил – служащий образцом долголетия легендарный библейский персонаж, проживший якобы 969 лет.
2 Лалом в старину называли вообще драгоценные камни красного цвета – альмандин, красную шпинель, рубин.
подниматься
Кузёмка крикнул Ждану седлать бахмата и каурую, а сам кинулся на задворье,
оборотился там мигом и вернулся уже одетый, с ножом за поясом и плетью в руке.
Из поварни выбежала заспанная Антонидка. Дворники стали метаться по избам туда и
сюда. С младенцем на руках приплелась Матренка с задворок, стала совать краюху хлеба
мужу. К крыльцу княжьих хором бежал конюх, таща за собой на поводу оседланных
лошадей.
Они выехали за ворота, Кузёмка с князем Иваном, на пустынную улицу, где солнце
только-только перестало румянить жестяную маковку на ближней колокольне. И тут тоже, на
колокольне этой, в свой черед разошелся звонарь, буйствуя среди гулких своих колоколов. Но
князь Иван, видимо, успел прийти в себя от столь поразившей его вести и сидел в седле
крепко, даже левую руку, по привычке, молодцевато держал на боку. Все же знакомая улица
казалась ему странною и чужою, хотя, как раньше, тянулся здесь бесконечный тын вдоль
дьячего двора, прогнившие бревна были кой-где уложены на дороге, воробьиная перебранка
не умолкала ни на минуту. Но день стоял какой-то мертвенно-белый, непривычно пустой,
раздираемый набатом, который метался вверх, вниз, во все стороны со всех сорока сороков1
московских церквей.
Князь Иван ехал впереди; за ним на каурой трусил Кузёмка. На дальнем перекрестке – с
горушки было видно – взметнулся человечий табун и пропал. По улице пробежал мужик с
узлом; за ним проковылял оборванный хромец с двумя серебряными кувшинами. Но князь
Иван с Кузёмкой не останавливались нигде и скоро выехали Чертольскими воротами к
Ленивке. Здесь князь ударил бахмата шпорою в бок, и они понеслись пуще вдоль речки,
обгоняя стрельцов, бежавших к Кремлю.
Боровицкие ворота в Кремле были заперты; к Курятным не продраться было сквозь
запрудившую мост толпу. Князь Иван кинулся к Пожару и увидел издали у Лобного места
Василия Ивановича Шуйского верхом на его персидской кобыле, с обнаженною саблею в
одной руке, с золотым крестом – в другой. Шуйский помахивал саблею, грозился кому-то
крестом, и, точно надтреснутый колокол, дребезжал его голос, одиноко, в страшном
безмолвии, наступившем после затихшего наконец набата.
–
Чернокнижник... Плотоядный медведь...
Князь Иван попробовал подъехать еще, но под ногами его бахмата вертелись какие-то
калеки, а народ на площади стоял грудь к спине, плотной стеной.
– Удумал мечтами бесовскими непорочную веру Христову до конца изничтожить,
извести род христианский! – выкрикивал Шуйский, ёрзая в седельной подушке. – На место
божьих церквей учредить разные костелы велел: и латынские, и люторские, и калвинские, и
иные богопротивные и мерзкие.
На площади все еще было тихо, только изредка в одном углу, в другом начинали
суматошиться люди и быстро унимались. Князь Иван повернул коня и стал пробираться
вдоль Земского приказа на противоположный конец, чтобы оттуда выехать к Лобному месту.
А голос Шуйского, дребезгливый уже, как у охрипшей вопленицы, не переставал лезть князю
Ивану в уши:
– Николи того не бывало в святомосковской земле: волшебник, дьяволу продавшись и
нарекши себя царем, над святыми нашими иконами ругался, под себя их стлал и чудотворные
наши кресты в огонь метал. И то нам, боярам, ведомо стало, и мы, не хотя конечной погибели
христианскому роду, се ныне извели расстригу, вора, Гришку Отрепьева.
«Так, так; так, так... – твердило что-то внутри у князя Ивана в лад копытам его коня. –
Так, так... Неужто так?.. Эх, шубник, ссеку я тебе башку сейчас, заодно за все... Вот
подъехать бы только, подъехать бы... А то коня, что ли, кинуть, пешком пролезть?..»
Он хотел уже с седла соскочить, но тут услышал тот же дребезг, исходивший из пузатой
кубышки, размахивавшей крестом у Лобного места:
1 Принято было говорить, что в Москве «сорок сороков» (то есть 1600) церквей. В действительности их никогда
столько не было.
– И, душу свою погубив, дьяволу продавшись, чинил он, вор, всякое беззаконие, не
христианским обычаем, сам-третей с Петраком Басмановым да с Ивашкой Хворостининым:
хаживал с ними в крестовую палату и ругательски чинил там поношение угодникам и
чудотворцам.
Ропот прошел наконец в стоявшей до того молча толпе, колыхнулась она от края до края,
стал шириться гомон, а князь Иван, услыхав свое имя, так и остался с ногою, из стремени
вынутой, занесенной, чтобы с седла соскочить. Бледный, сразу взмокший, стал он озираться
по сторонам, увидел подле себя Кузёмку, вгляделся в стремянного своего, точно желая
распознать, подлинно ли это Кузьма.