Беруны. Из Гощи гость
Шрифт:
прянул через плетень и стал торопливо пробираться канавою, отгоняя коровенок, бредших и
тут ему навстречу. Наконец прошло стадо, на красные вошвы1 в рукавах князя Ивана
покосились последние быки, и можно было снова бежать, не переводя духу, не чуя под собою
ног. Князь Иван и бросился вперед, к Пятницкой церкви, выставившей поверх деревьев свой
золоченый, убранный звездочками и цепочками крест. Пьяные окрики неслись князю Ивану
вдогонку, под ногами ему
от страшной опасности, которая угрожала ему в этот миг. Ни окриков, ни лая собачьего под
ногами у себя он не слышал, ни о чем он не думал, только слова пана Феликса гремели у него
в ушах, как буря, раздирали пространство, как зубчатая молния в диком поле в
непроницаемую ночь:
«Да то еще так ли?.. То еще верно ли?.. Может, и не убили Димитрия?.. И не все и
сгибло?..»
«Не сгибло!.. Не сгибло!.. – кричал какой-то другой голос внутри князя Ивана. – Жив
Димитрий Иванович, жив он! Еще этим летом поедет князь Иван Хворостинин во
Французскую землю послом от великого государя... А шубника на куски разорвем, в котел
кинем, свиньям на пойло!..»
Так добежал князь Иван до Пятницкой церкви и здесь повалился у церковного тына дух
перевести, ворот, натерший мокрую шею, расстегнуть.
Солнце стояло низко, но город не угомонился; все еще торопились куда-то стрельцы,
1 Лоскутки дорогой ткани, пришитые к платью для украшения.
метались по перекресткам люди, скакали на неоседланных конях, размахивали секирами. И в
суматохе этой лишь обоз с посудой глиняной медленно и чинно, словно ничего не случилось,
выступал по дороге.
Князь Иван поднялся и пошел рядом с гончарами к мосту, уже видневшемуся вдали.
Гончары шли молча подле хрупкого товара своего, с которым подтягивались теперь к
горшечному ряду. Молчал и князь Иван, только старичок гончар в подпоясанной лыковым
тесмячком ферезейке понукивал свою лошадку да вскрикивал то одно, то другое неведомо к
чему.
– В руке тощо, в другой ничего, – показал он князю Ивану руки с черными полосками
грязи, въевшейся в линии ладоней. – Был алтын, да и бог с ним!
Князь Иван поглядел старичку на руки и промолчал. А старичок погрозил кулаком своей
лошадке:
– Но-но, падаль!..
И довольный, что набрел на свежего человека, он опять обернулся к князю Ивану:
– Радуйся – уляпался, а коли сором, ты закройся перстом.
Князь Иван покосился на старичка и пробормотал себе под нос:
– Mente captus – с ума сбредший.
«Молодчик-то, видно, дурень, – решил в свой черед старичок. – Не проймешь его ничем.
Эк его репьём
своими:
– Царь – змей, царица – змеица; тот негож, и та не годится.
Князь Иван глянул удивленно на старичка, принявшегося постукивать свою лошадку
кулаком под брюхо...
– Это ты, дедко, что?.. Какая змеица?
– Змеица?.. – спросил старичок, будто не он только что сопрягал эти два слова: «царица»
и «змеица». – Это так... Путь дальний, дни долги, так это я от маеты... слова и притчи...
Скажешь одно, прискажешь к нему другое, глядь – дорога легче и путь веселей. Так-то... Ты,
молодчик, тутошний, здешних посадов?
– Здешний, – ответил князь Иван.
– Скажи ты мне... Сказывали вот, змея они ноне убили семиглавого. Да я так смекаю:
вракают люди. Разве его убьешь?.. Хоть сабелькой, хоть пищалью, а он, змей-то, враз шмырк
в землю, да и выйдет хоть где, обернется хоть жуковицей, хоть человеком, хотя бы царем...
Ночью, – понизил голос старичок, – Федец, малый наш...
И, путаясь, перебивая сам себя всякими замысловатыми присказками, то и дело
покрикивая на притомившегося конька, рассказал он князю Ивану, как накануне, когда
завечерело, своротили они с дороги, распрягли лошадей, пожевали хлебушка с водой
студёной и залезли на ночь под возы.
Ночь проходила спокойно, не брехала собака, привязанная к возу, и стреноженные кони
паслись подле. Но на исходе ночи Федец Горлач, безбородый еще малый, проснулся от
топота, приближавшегося с московской стороны. Федец выглянул из-под воза и увидел в
таявшем сумраке каракового коня, бившего дорогу вызолоченными копытами, и ратника в
золотой ерихонке1 и белой епанче. Ратный человек словно боялся опоздать. Он скакал во всю
мочь, нахлестывая коня серебряной плетью, и летел, пронзая пространство и хватаясь
перешибленною рукою за разбитую голову. Он звонко гикал и отплевывался кровью. А Фе-
дец притаился под возом, дивуясь такому делу, но караковый конь как возник, так и пропал;
только под тяжелым его скоком долго, как медная, гудела земля.
– Он! – крикнул старичок, кончив рассказ. – Никто, как он... Царь – змей, царица –
змеица...
– Кто – он? – спросил князь Иван.
– Змей семиглавый, царь. Они его сабельками, а он под землю да на конь... Вот-ста дело
вышло как. А ты послушай еще: всем был угодлив, да никому не пригодлив; толсто пировал,
1 Ерихонка – шлем азиатского происхождения: остроконечная металлическая шапка с чешуйчатым затылком,