Бес в серебряной ловушке
Шрифт:
– Сестра… – проговорил он, поддавшись этой внезапной мысли, – мне знаком ваш голос. И ваша рука отчего-то тоже.
Теплый взгляд заметался и отпрянул вспугнутой мышью.
– Нет, вы обознались! – отрезала монахиня с поспешной твердостью, но Пеппо покачал головой:
– Я никогда не забываю голосов. Я совсем недавно встречал вас.
Он сам не понимал причины своей настойчивости. И все же почему-то ему отчаянно хотелось узнать обладательницу пугливого теплого взгляда.
– Грех вам… – Голос вновь зазвучал приглушенно: видимо, монахиня потупилась. –
Но Пеппо уже вспомнил это укоризненное «грех вам». Только в прошлый раз оно звучало с горячей убежденностью, сейчас же казалось вымученным.
– Мона Паолина… – полувопросительно-полуутвердительно обронил он, подспудно понимая, что девица из Гуэрче едва ли может стоять сейчас перед ним в венецианской богадельне, облаченная в монашеский хабит.
– Сестра Паолина! – с беззащитно-независимой ноткой уточнила девушка, и тетивщик шагнул к ней, слыша, как монахиня поспешно отступает назад.
– Не бойтесь меня. – Он остановился, чувствуя, что селянка лихорадочно оглядывается, словно загнанная в угол. – Простите. Я рад снова встретить вас. Только не пойму, как вы оказались в этом ужасном месте.
– Я и не боюсь, – сухо и устало проговорила монахиня, и Пеппо невольно заметил, как изменился ее голос за недолгий срок. – И здесь не ужасное место, а приют страждущих. Тебе пора, падуанец.
– Меня зовут Джузеппе… – пробормотал тетивщик вслед удаляющемуся шелесту рясы.
Глава 20
Невидимка
Полковник Орсо не бросал слов на ветер. Наутро после обманчиво доверительной беседы на кухне, едва только рассвет подрумянил городские крыши, за Годелотом явился немолодой коренастый капрал.
Пережитые накануне потрясения и боль в израненной спине почти не дали шотландцу уснуть, а потому зарю Годелот встретил совершенно разбитым. Однако зычный окрик «Подъем!» для солдата сродни магическому заклинанию, и не действует оно лишь на павших.
Капрал окинул вставшего навытяжку юнца оценивающим взглядом.
– Резво вскочил, даром что шкура попорчена, – пробубнил он низким глуховатым голосом. – Я зовусь капрал Фарро. Одевайся и топай за мной, пострел, да гляди в оба. Новички у нас – редкие птицы, к ним любопытство особое.
У Годелота ломило виски, будто с лютого похмелья, но туманное предупреждение капрала не затерялось в этой тягучей ломоте. Нужно было собраться, как угодно, но прямо сейчас… Первый день на новом месте службы очень важен. От него порой зависит, как сложится твоя жизнь на протяжении многих последующих лет, поэтому хвори придется отложить на другое время.
В любом новом полку всегда предстоит выбивать себе место, где силой, где сноровкой, а где и хитростью – это Хьюго растолковал сыну сызмальства. С этой мыслью Годелот шагал по темному коридору вслед за тускло-желтым кругом света от фонаря в руке капрала и старательно отгонял воспоминание о таком же пути в допросную сутки назад. Но вместо угрюмого каземата он был приведен в большое
Капрал вытянулся перед офицером и истово протарахтел:
– Ваше превосходительство капитан Ромоло, рядовой Мак-Рорк доставлен и ждет распоряжений!
– Ступайте, Фарро, – отозвался капитан неожиданно спокойным и мелодичным голосом, куда больше подобающим церковному капеллану, нежели угрюмого вида военному.
Капрал, отдав честь, скрылся за дверью, а Ромоло обошел вокруг стоящего навытяжку новобранца с видом садовника, которому попался запаршивевший саженец.
– Итак, Годелот Мак-Рорк, – промолвил он, – семнадцать лет, кирасир. Ты видел когда-нибудь настоящую кирасу, парень?
В этом вопросе было столько безнадежной скуки, что он даже не прозвучал с надлежащей издевкой. Но шотландец лишь коротко отчеканил:
– Так точно, мой капитан!
Ромоло поморщился, будто юнец сболтнул вполне ожидаемую глупость, и равнодушно кивнул на противоположную дверь:
– Во двор!
Годелот повиновался и нырнул в рассветную сумрачную прохладу, уже разбавленную запахом дыма. Внутренний двор, куда выходили двери солдатской трапезной, кухни, склада и караулки, был просторен, но порядком захламлен бочками, ящиками и еще множеством вещей, то ли уже отслуживших, то ли еще не нашедших применения. Словом, для приведения к присяге место было по меньшей мере нелепым.
Но развить эту мысль шотландец не успел. Позади него раздался звук, который он не спутал бы ни с каким другим: лязг вылетающей из ножен стали. В такую секунду думать недосуг. Годелот стремительно упал наземь, пропуская над собой свистящее лезвие, рывком перевернулся на спину, захлебнувшись болью, и тоже выхватил скьявону… Хьюго умел молниеносно делать из этого положения выпад прямо в живот противника, чему упорно учил сына, но сейчас плохо еще отточенный навык, притупленный вчерашней лихорадкой, предсказуемо не сработал. Ромоло обрушил на новичка сокрушительный удар клинка, рукоять вырвалась из руки Годелота, и скьявона со звоном отлетела в сторону, а в грудь уперлось холодное острие.
– Ты убит, – спокойно сообщил капитан, – валяешься в луже крови в пяти шагах от своего оружия. Но реакция недурна. Поднимайся, мальчуган. И не вздумай нести вздор о том, что я атаковал тебя неожиданно, а вчера у тебя был жар. Настоящий противник редко так любезен, что предупреждает о своем появлении и справляется о твоем здоровье.
Не дожидаясь, пока шотландец встанет на ноги, Ромоло двинулся назад в трапезную. Годелот поднялся с земли, ощущая глухую досаду, что показал себя увальнем, но обижаться на эту краткую проверку было как-то совсем уж ребячливо. Подобрав опозоренный отцовский клинок, шотландец последовал за капитаном. Тот уже сидел на скамье, сняв щегольскую шляпу и оглаживая ее рукавом.