Беседы об искусстве (сборник)
Шрифт:
В самой вазе это связано с ее древностью.
Юная женщина, присевшая на скамью, – мне показалось, что она молится в буддистском храме.
Четыре девушки идут по дороге, вьющейся вдоль края этой окрашенной в весенние тона степи. Четыре живых воплощения счастья. Они идут, легкие в легком воздухе, мысли в них заключено не более, чем в траве и цветах.
Медон. – Город как букет; деревья, кажется, несут его на своих верхушках, взаправду поддерживая его, очерчивая, составляя. –
Пейзаж спит, погруженный в пьянящую негу. Чуть ветрено, покачивается верхушка фруктового дерева. Вдалеке над крышей небольшого домика курится дымок.
Дыхание природы ширится, мир вокруг углубляется.
Движение поезда, через определенные интервалы пересекающего вечный покой, напоминает о ходе времени.
Вечный покой не есть неподвижность. Разгорается день, меняется панорама. Мое созерцательное настроение ненадолго нарушается, я вновь погружаюсь в созерцание; но это уже не тот спектакль, что только что предстал перед моими глазами, я не узнаю его. Колорит по-прежнему серый, но в нем теперь больше сияния, тепла, серебряно-серого света. Пейзаж, все еще пьяняще нежный, пробуждается, но это уже новое опьянение, абсолютно чувственное. Птицы стрелами прошивают воздух, здесь и повелительный и недоверчивый воробей, что бьется в мое окно, без устали чирикая.
Между тем пробуждается и человек, чтобы взяться за работу. До меня доносится скрежетание грабель.
Облака темнеют, небо же набирает больший блеск, слишком интенсивный блеск. Это гроза. Необходима встряска там наверху, чтобы на поля пролилась живительная влага. Так необходима боль, чтобы мысль озарила разум.
Атмосфера разрядилась. Чистые испарения сияют; дома отливают зеркальным блеском, как лакированные. Дымки над крышами плавают в воздухе без определенного направления. Затем обращенный ко мне склон холма темнеет. Но самое интересное творится там, в тех волшебных далях, куда дух, жаждущий чудесного, посылает воображение как некоего предвестника…
Эти непрерывные изменения французского пейзажа дарят художнику неиссякаемые источники. Необходимо постигнуть их, чтобы лучше понять искусство пленэра: в Средние века – в архитектуре и скульптуре; в XIX и XX веках – в скульптуре и живописи.
Таким образом солнце выполняет свою огромную работу. Оно вновь согрело растения, даровало им свою милость. Но небо, покрытое облаками, также было необходимо: дивно серое, оно позволило молодым побегам окрепнуть, приготовиться. И солнце вызвало облака.
Это необходимая практика. Весна – сезон юности, робости, инициации. Ведь невозможно сразу исполниться созидательной силы, да это и нежелательно.
Этот пейзаж теперь на исходе дня раскинулся под небесами с несравненным, великолепным богатством: небо Константинополя чистой синевы, с облаками, разбросанными на розовых стягах.
1
Шатле-Ан-Бри
(путевые
Какая глубокая радость для пожилого человека подвести жизненные итоги, живя чудесным!
Природа, каждая ее грань прекрасна. Чтобы проникнуть в ее секрет, достаточно любить. Только любовная мысль, любовь к Природе оправдывает мою жизнь.
На дороге вступили в противоборство три силы: ветер, облако, солнце. Ветер и облако есть аккумуляция ревности и насилия против одинокого солнца, я ощущаю скопившуюся вокруг него неприязнь этих двух врагов.
В блеклой глубине серого и голубого шелка зимние деревья сплетают свое кружево. Это состояние печали!.. А между тем это весна.
Деревья то почернеют, как роща, то посветлеют, как бы расступаясь. Для кого играют этот спектакль? Ни для кого… Для одинокого прохожего на дороге. Сама дорога приукрашена дымкой.
Вдалеке окружающие деревья слились в черный контур: это лес. Свинцово-темные облака, подцвеченные серым, влажные, велят нам вернуться, попирая торжественное величие этой дороги – триумфального пути пешеходов и погонщиков.
На момент солнце уклоняется от дороги. Но возвращается, и я ощущаю позади себя вздох. Дорога то посверкивает, то затухает в зависимости от прихоти темных либо светлых облаков. Это день в крапинку, сияющий, как серебро, стиль Людовика XIV.
Деревня на солнце, почти вплотную прижавшаяся к земле…
Теперь небо темное, а земля блеклая, светлая. Солнце роняет белую улыбку, и деревья и плющ трепещут.
Луара – аорта нашей Франции!
Поток света, нежно-счастливой жизни!
Это утро спокойно до самых далей горизонта. Все дышит покоем. Всюду царит медлительность, порядок. Повсюду благополучие. Цветная дымка, проливающая бальзам хорошей погоды.
Есть ли где-либо, кроме этих краев, эта успокоительная и бодрящая ровность воздуха и освещения?
Этот изысканно-серый нежный тон Луары под облаками, эти серые крыши города, серый мост, сложенный из старых камней…
Солнце нерешительно и прихотливо освещает пейзаж.
В этот раз я не видел собора, но видел чашу неба, налитую синим счастьем. Облака, похожие на листья аканта, собрались справа, перемещаясь легкими скачками, напоминающими полет готических ангелов.
И главное – юность этого неба! Его тон, его синева и нежное оживление его белых обитателей – облаков!
Ко мне возвращается давно минувшее счастье.
Дорога, обрамленная тенями, что вела сюда, уходит вдаль вместе с деревьями.
Луара, как шарф, как серебряная лента, затенена ивняком и тополями. Зелень на первом плане. На лугу крепости из тополей! – Желтая пена гармоничным пятном оплывает камень и подернутое серым дерево.
Дома на широкой равнине, не напоминают ли они мирно пасущихся коров? А те, вытянувшиеся длинной линией, – быков, бредущих цепью…