Беседы с Vеликими

Свинаренко Игорь Николаевич

Тут, видите, жесткий, безжалостный юмор, такой, что понятно: плевать человеку на то, что думают посторонние и что их там может смутить. Вот хочет он так шутить – и шутит именно так. Никто не смеет тут Борю учить…

Еще совсем немного осталось досказать про главное. Внука Лешу, оставшегося от Бориной дочки, совсем уж было увезли в эмиграцию – его отец с новой женой, ее родителями, ребенком от предыдущего брака оформили документы в Калифорнию, – но Леша наотрез отказался ехать! Он остался. Но и его отец тоже остался! Вся та семья уехала, а ребята остались. Заметим, что Борю это и не удивляет. Еще более странно, что никого не удивляет такая Борина фраза: «Когда Боречка опрокинется, вы его еще вспомните». Пожалуйста, вот вам нормальное пророчество во всей чистоте этого древнего жанра…

Вступление закончено. Теперь я коротко передам содержание наших с Борей бесед, которые мы вели в Одессе большей частью трезво, но иногда с парой рюмок местного коньяка…

Дочь

– И тут это несчастье произошло: заболела Ирочка, – начинает он про самое главное в своей жизни, про то, что ее изменило неузнаваемо, что сделало другим этого прежде обычного пожилого человека, который потихоньку трудится в провинциальной спортивной школе…

Там мы и сидим в его кабинете. Как он про это рассказывает, с каким лицом? Это важно, и потому я наблюдаю. Лицо у него, как обычно, без пафоса, спокойное, не равнодушное, но ровное; в этом сила и как бы знание того, что будет. Хотя почему я сказал – «как бы»? Он точно знает, как и всякий пророк, как он будет себя вести во всех жизненных случаях, что б ни случилось. Потому что знает свою силу. Она больше, чем он сам, и важней, чем он. При такой силе нет смысла прятаться и заниматься таким глупым делом, как, к примеру, жалеть себя. Поэтому ничем его не удивишь. А мы, простые люди, своего будущего не знаем – в отличие от тех же пророков. Он продолжает: – Да, рак уже был диагностирован. Уже все было понятно… Она в курсе была, это вообще была история совершенно дикая… Она сказала мне тогда: «Что ж ты выбираешь самых сильных и им помогаешь, делаешь из них чемпионов? А больные, слабые не нужны никому. Помоги им!» Ты в курсе всего этого, да?

Я киваю, я много про это читал и слышал. Боря продолжает: – Вот она меня и подтолкнула к этому строительству. Она мне дала эту идею еще за два года до того, как уйти из жизни. Она уверена была, что ЭТО – Чернобыль, что ЭТО привезено из тех краев, фрукты какие-нибудь – или здесь осело что-то, пыль оттуда или дождь; все могло быть. Главное – что не было диагностики. Она умерла только потому, что в городе не было томографа! Да что в городе – в стране не было тогда ни одного томографа! Сейчас в стране они есть, но в городе по-прежнему нет ни одного. Но будет. У нас для него подготовлено помещение, полностью. Но томограф стоит миллион долларов. Нету у меня миллиона…

Она еще жива была, когда горисполком дал землю под строительство. Там дома стояли аварийные – их снесли, когда ее уже не было. Когда Ирочки не стало, в феврале 92-го, то ее отпевали в один день в мечети, в синагоге, в православном храме – везде отпевали.

Да, это она дала мне импульс. Потому что, скажу откровенно, мы с ней были такие друзья… Ну, мы все гордимся своими детьми, но Ирочка была предмет моей огромной гордости! Потому что это был действительно очень красивый человек, человечище огромный, просто не передать… Я очень долго могу рассказывать о ней… И вот она мне сказала – про слабых, которым никто не помогает, и оставила меня по эту сторону жизни. Я бы ни за что не выдержал разлуки, мне совершенно не в радость была бы ни работа, ни сама жизнь. Но она мне оставила это… Ирочка моя сказала – и для меня это все.

Она так меня радовала! Училась хорошо в школе. Она должна была поступить в университет, ее школа посылала, у нее был идеальный французский. Но ее не приняли, ей сказали, что ее не примут, потому что всего пять процентов евреев должно было поступить, а пять процентов уже набрали. И ей довелось это услышать! Такое услышать девушке! Тогда она пошла в Ломоносовский институт, на факультет виноделия, надеясь на то, что французский там еще понадобится. И таки понадобился! В пароходстве не хватало хороших переводчиков, она пошла туда… Мы не сомневались, что ей не откроют визу – по причине ее происхождения, по пятой. Но визу ей открыли, она перевелась на заочное и пошла плавать переводчицей. Отдельный рассказ о том, как в институте ей долго не хотели давать характеристику-рекомендацию

для работы на судах, мотивы были простые: «Будете ездить по заграницам, пока наши студенты копают картошку?» Но она стала плавать… Благодаря ей я очень много сделал в школе, потому что она нас кормила и одевала тоже. Я всю свою зарплату тратил на рабочих, чтоб здесь все отремонтировать и перестроить…

Вот Ирочка приходит из своего первого рейса и привозит мне два галстука. Жена у нее спрашивает: «Сколько это стоит?» Она сказала, что всю зарплату потратила на эти два галстука. Моя говорит: «Ирочка, ты так тяжело работаешь, ты купила папе два галстука, а на эти деньги можно было купить 80 мотков мохера». На что Ирочка сказала: «Мамочка, я прикинула, у папы на груди 80 мотков мохера не поместятся, поэтому я выбрала галстуки».

Какой она была человек! Как-то я был в круизе на судне «Карелия». И один человек из экипажа вдруг узнал, что Ирочка – моя дочь. И он мне сказал: «Я с именем этой девочки в могилу буду сходить». И я увидел, что он передо мной на коленях стоит. И он начинает рассказывать… Была такая история, что его ни за что хотели списать на берег. Но Ирочка за него вступилась, хотя он ей чужой человек – и она из-за него рисковала! И вот он остался на судне… Говорит: «Я сейчас – завскладом. У меня сын на юрфаке, дочка в мединституте, у меня дома все в порядке. А если бы не эта девочка, где бы я был и где бы были дети?»

Такое повышенное чувство справедливости у этой девочки было, как ни у кого на свете. Вот такая вот правда…

Клиника

– Это все строилось во время чумы! – Боря сам восхищается результатом своих усилий, и совершенно не зря. А чего скромничать? – Во время чумы строилось! Про это кто-то так и написал: пока на этом постсоветском пространстве все занимались строительством пирамид, мы построили вот это. Я понимал, что в жизни мне это не поднять, это сумасшедший дом, чума… Потом ты заметь: сколько здесь доброты человеческой, сколько тепла, сколько труда! Это здание особенно душевно для меня, тут – настоящая Одесса, ее щедрость, ее красота…

Эта штука обошлась в копейки по сравнению с тем, сколько она должна была стоить. Я тебе сейчас скажу цифры, и ты поймешь, сколько здесь лежит человеческого труда дармового, просто благородного труда. У нас оприходована каждая копейка, у нас все на счету, каждая нитка, которая сюда поступает. Само здание и вся аппаратура, которая здесь есть, и все, что тут есть, – все вместе имеет балансовую стоимость всего 2 миллиона 147 тысяч гривен, то есть, грубо, 400 тысяч долларов! Тут одной площади – 4 тысячи 500 метров квадратных. Это же даром, понимаешь?

В общем, про это не зря пишут в таких приблизительно терминах: «Одесситская уникальная святая наглость – поставить себе ранее неразрешимую задачу и решить ее». Еще: «Он создал здание, достойное города, полдела сделано, – теперь осталось сделать так, чтоб город был достоин здания».

– Сначала мы это назвали «Центр для ослабленных детей и детей-инвалидов». Мы думали, что и ослабленные будут, которые боятся уроков физкультуры, и мы будем делать их равными среди равных. Когда Ирочка говорила, что я должен помочь тем, кому плохо, она имела в виду просто слабых детей. Она не подозревала, наверное, сколько в стране детей-инвалидов! Какое количество! Мы с тобой жили в стране, где балет, космос…

– …и ни одного пандуса.

– Да! Откуда? Единственное место в городе, а может, и в стране, где есть пандус, – это выставочный зал в нашем реабилитационном центре…

– А в Америке пандусы кругом. Можно любой город проехать насквозь на инвалидной коляске… Всю страну!

– О чем ты говоришь! Конечно… Я же все там видел. Но, чтоб вы сильно не расстраивались, скажу, что в Америке есть не только пандусы и прочая бескорыстная забота об убогих, но и обычные, как у нас, воры, которые украли у Литвака сколько-то там десятков тысяч долларов. Собранных как раз на строительство центра. После такой пропажи нормальный человек все б бросил. И совесть его была бы в принципе спокойна: «Видит Бог, я сделал все, что мог! Даже денег насобирал, но разве с этим народом можно что-то хорошее построить?!»