Бешеная стая
Шрифт:
– Да.
– Этаж четвертый?
– Да.
– Квартира двадцать?
– Да.
– Код замка 138?
– Точно.
Аннинский отпустил осведомителя, и мы, выждав пять минут, тоже вышли из машины на ночную улицу. Я плохо ориентировался в этом районе. Мы были где-то между улицей Молостовых, протянувшейся вдоль МКАД (3-й километр), и Свободного проспекта, ближе к железной дороге. С этого места неплохо просматривалась девятиэтажка с хитросплетениями пожарной лестницы, на которой можно было и заблудиться, и попасть в любую квартиру, окнами выходящую на тыльную сторону. Это была старая свечка с единственным подъездом, самое высокое здание в разношерстном ансамбле хрущевок. Квартал, вокруг которого раскинулся целый «неблагополучный» район.
Я снял куртку. Хотел было завернуть в нее оба ружья, но Аннинский покачал головой и расстегнул свой пиджак. Под мышками у него торчали в кобурах два пистолета.
Мы подошли к подъезду. Виталик, будто житель этой серой свечки, набрал на пульте трехзначный код и потянул за скобу. Дверь открылась. Мы вошли внутрь. В нос ударил запах общественного туалета. Все углы тамбура были уставлены бутылками. На втором этаже дышать стало чуть полегче. Четвертый этаж. Пункт назначения. С площадки Виталик свернул налево, в карман, в котором было три квартиры. Дверь квартиры номер 20 находилась прямо по ходу. Аннинский нашел место справа от двери и прижался к стене. Обнажив оба ствола, он поочередно снял их с предохранителя. Я освободил ружье от куртки и бросил ее на ларь справа от себя. Воспитанные в армейской среде, мы не привыкли тратить время попусту. Мобильность – сейчас это было название нашей маленькой спецгруппы.
Неожиданно слева от меня скрипнула дверь. Я повернул голову. Из полумрака приоткрытой двери на меня смотрела женщина лет тридцати.
– Полиция, – бросил я ей. – Закрой дверь и не выходи.
Она выполнила бы любую команду, даже если бы я представился бандитом с большой дороги.
Дверь была обычной, деревянной, и нам это сыграло на руку. Я прицелился в район замка и придавил спусковой крючок. Еще не успело отгреметь эхо оглушительного выстрела, а на пол упасть щепки, я с коротким разбегом двинул ногой в дверь. И отступил, давая дорогу напарнику. Подняв пистолеты на уровне плеч, Аннинский шагнул в квартиру. Я – следом, склонив к ружью голову и в любой момент готовый спустить курок. Вразнобой мы выкрикивали: «Полиция! На пол! Бросай оружие!» Прицелившись в светильник на стене, я разнес его и загнал очередной патрон в ствол. Виталик поддержал меня, дважды выстрелив вверх. Налево – туалет, ванная, кухня; беглый взгляд сказал мне, что там никого. Направо – спальня. Прямо по коридору – гостиная. Мы не стали разделяться, чтобы нас не пощелкали по одному: спина к спине, мы прошли в гостиную, не изменяя наработанного ведения боя. И мы снова подтирали за прохудившимся законом.
– Чисто! – бросил Аннинский, доведя меня до середины этой комнаты и обшаривая взглядом каждый уголок. Теперь настала моя очередь вести его за собой.
Коридор. Спальня. Неудобный диван-кровать, масса книжных полок, заставленных чем угодно, только не книгами: модели автомобилей, трансформеры, парфюмерия, коробки из-под наушников и телефонов. Компьютерный стол с включенным монитором и гоночным шлемом с краю, платяной шкаф с раскрытой дверцей, а внутри – кожаная куртка «Тринити» со следами крови. Сердце мое застучало сильнее: это он, Синий; я узнаю его, потому что двумя часами раньше видел его на экране телевизора. Но мы его пока не обнаружили.
– Чисто!
Аннинский пошел вперед. Я тормознулся около туалета и, распахнув дверь, ушел в сторону. Тотчас изнутри грохнули три выстрела подряд и выбили штукатурку из стены напротив. Мое лицо посекло осколками, и я, всадив в косяк пулю двенадцатого калибра, крикнул:
– Брось ствол! На пол! – И Аннинскому: – Не стреляй, Виталик! Нам он нужен живым.
Изнутри снова отработал пистолет. Снова я не успел укрыться от осколков штукатурки и опять разрядил ружье.
Изнутри раздался еще один пистолетный выстрел. Глуховатый, как мне показалось. Сердце мое замерло. По-прежнему держа дробовик на изготовку, я уже безо всякой надежды заглянул в это тесное помещение. И выругался:
– Сука! Тварь.
Я вошел внутрь и, двинув ногой в голову трупа, снес его с унитаза.
Синий одним выстрелом себе в рот похоронил наши надежды сегодня же покончить с бандой. Я не преувеличивал. С каждой минутой аппетиты наши росли и не могли остановиться.
Я опустился на колено, за волосы поднял голову бандита и всмотрелся в его лицо. Глаза полузакрыты, и в них я различил жизнь, последний ее обрывок, как кусок магнитной ленты. Облик полуголого, с забинтованной рукой, с пластырем на спине человека не соответствовал нарисованному мною. Я представлял его иным, под стать Блондину: сильным, с отпечатком интеллекта на лице. Я же увидел перед собой ущербного, щуплого человека лет тридцати пяти. В гоночном шлеме с непроницаемым забралом, в модной куртке, на современном байке он и выглядел молодым и мускулистым – лет двадцати пяти. А тут…
– Разочарован? – спросил у меня за спиной Аннинский, словно подслушав мои мысли.
– Полный издец. Я не успел передать
Не смог не припомнить и Катю Смолину: «Парню, которого они называли Синим или Оранжевым, лет тридцать пять, наверное». От нее Синий тоже не дождался привета. Изворотливый ублюдок!
– Валим отсюда, Паша, пока опера не нагрянули.
Я прихватил с собой мобильник бандита, лежавший около двери… Но пока не торопился покинуть этот гадюшник. В спальню – этот натуральный филиал «Авито» – я вернулся за гоночным шлемом. Еще стоя у подъезда этого дома, я надеялся здесь его найти, понимая, что такими вещами не разбрасываются. Да, Синий засветился в нем, но не допустил мысли, что у кого-то, кто видел его в этом шлеме, наметанный взгляд на такие вещи. Для большинства людей шлемы различаются по цвету, для меньшинства – по форме, и только избранные, настоящие ценители различат их по классу.
Я прихватил этот шлем с собой. Как будто отработал по заказу, завалив хозяина, и собирался получить за него бабки.
– Зачем ты взял шлем? – задал глупый вопрос Аннинский.
– Это улика. Твой толстяк Белоногов из отдела, услышав, что при обыске в одной из столичных квартир был обнаружен гоночный шлем за пол-«лимона», посмотрит на меня косо. А я на тебя. Он перехватит наши взгляды. Мне дорог этот шлем. – Этот довод показался Виталику более убедительным, чем первый. – На нем следы от моих пуль.
Мы вышли из подъезда в один из самых отстойных московских уголков. Обернув ружье курткой, я понуро пошел вслед за Аннинским, выводившим меня из этого вмиг притихшего двора другим путем. Едва мы завернули за угол, я остановился как вкопанный, как если бы увидел в ночи всадника без головы. Поблескивая в свете окон гоночным шлемом, мотоциклист поворачивал к нам навстречу. Это был Оранжевый – с шестым чувством не поспоришь. Хотя на нем был другой шлем, а под ним другой байк – «Судзуки Эндуро», пригодный для города и бездорожья, мощный, легкий и маневренный. Мы с Виталиком смотрели на него как завороженные. И байкер тоже повернул голову в нашу сторону. Наши взгляды встретились. Я увидел его лицо, как будто он сорвал с забрала загрязнившуюся защитную пленку. И он узнал меня тоже. Нервы оказались крепче у меня. А Оранжевый дал по газам. Пара секунд, и он свернул к подъезду. Я сунул шлем Синего Аннинскому и рванул с места, отрабатывая ситуацию по интуиции. С этого двора было только два выезда. К этому выезду Оранжевый не вернется, значит, выскочит за следующей хрущевкой; и через высоченные бордюры не попрет: для класса внедорожников просвет у «Эндуро» маленький. Я бежал по прямой, сбрасывая с ружья самопальный чехол; по ту сторону жилой свечки трещал, опережая меня, «Эндуро». Оранжевому придется сбросить скорость перед поворотом, пройти поворот на малой скорости, ускориться на коротком прямом участке, снова притормозить перед новым поворотом, повернуть на главную улицу, – и только после этого гонщик довернет рукоятку газа до упора. Я в несколько раз проигрывал байку в скорости, но передо мной лежала прямая дорога. Если я не упаду и не потеряю скорости, то к углу хрущевки мы с Оранжевым придем в одно и то же время, как по секундомеру.
На этой улице Сталеваров, натурально прогнувшейся под шумной, мощной и смрадной кольцевой дорогой, я ставил свой личный рекорд, оставляя далеко позади своего более молодого напарника.
По звуку мотоцикла, трещавшего далеко впереди меня, я определял его местоположение. Сейчас он притормаживал перед поворотом направо – повернул – ускорился – притормозил. Я выжимал из себя последнюю лошадиную силу и надрывал свое двухтактное сердце. Мышцы ног забились, и я ставил ногу прямо, на полную ступню, громко топая и начиная заглушать рев «Судзуки». Лишь бы меня хватило на выстрел!.. И я принял нелогичное, может быть, но рациональное решение. Я начал притормаживать метров за сорок до поворота на Сталеваров, из-за которого должен был появиться байкер, и с каждым шагом я замедлялся еще больше, как если бы выдохся в конце пути. Я припал на колено, не добегая до точки пересечения двадцать метров, и даже успел сделать несколько глубоких вдохов-выдохов, бросив дробовик к плечу. Как раз в этот момент из-за угла появился мотоцикл. Разгон – торможение – поворот. Я нажал на спусковой крючок в момент наименьшей скорости байка, сжимая ружье в твердых руках, и не мог промахнуться. Неизвестно, удался бы мне выстрел с более близкого расстояния, но менее подготовленный, а этот выстрел порадовал меня. В этот раз за спиной байкера не было Синего, и его спина стала для меня отличной мишенью. Я даже сумел выбрать правую половину, чтобы он не умер буквально от разрыва сердца, заодно пометил его так же, как и его друга. Падение Оранжевого оказалось таким же эффектным, как и сам выстрел: наездника выбросило из седла, а байк продолжил вилять по дороге, пока не ткнулся колесом в бордюр и не завалился на бок.