Бесконечная суббота

Ursa Minor

Лялька кивнула.

– Как мы и рассчитывали, - мальчик задумчиво поднял глаза на Еремеева.
– Егор Георгиевич, есть предложения?

– Есть, - сказал Еремеев, застёгиваясь, и переступил с ноги на ногу ближе к качелям.
– В виду вашего малолетства дать по шее вашему преподавателю. Как там у вас, за это большой срок положено?

Мальчик заулыбался, и Лялька, глядя на него, заулыбалась тоже.

– Теоретически мы не должны были никого использовать.

– Мне тоже всё время так кажется, - тихо сказал Еремеев. А ещё мне кажется, что

меня используют. Несостыковочка вырисовывается, разве нет?

– Вырисовывается, - согласился мальчик.
– Но... Но разве вам самому не интересно?

В ответ Еремеев молча стащил мальчишку за шиворот с качелей - как тащил бы собственного сына, случись тому напакостить во дворе - и потащил к дому.

– Эй, эй!
– возмутился мальчик.
– Руки!

И рука Еремеева опустела - причём исчез не мальчик, исчез мир. Исчез и появился снова - белой, забирающей влево, заснеженной дорожкой в хвойном лесу.

– Ах ты ж маленький говнюк!
– ахнул Еремеев, и голос его предательски дрогнул: вокруг, насколько хватало глаз, не было ни души.

К вечеру Еремеев порядком замёрз. Мороз был не сильный, но на озноб от мороза накладывался лёгкий озноб от страха. Еремеев торопливо шагал, засунув озябшие руки в карманы с квитанциями, и с ужасом наблюдал, как далеко-далеко за ёлками опускается солнце.

Мальчик сидел на обочине за очередным поворотом - на замшелом парапете маленького каменного мостика через замерзший ручей, и Еремеев, которому уже начинало казаться, что всё время забирающая влево дорожка водит его по кругу, даже обрадовался.

– Вы всё ещё злитесь на меня, Егор Георгиевич?
– спросил мальчик.

Еремеев подумал, что да, потом подумал, что нет, потом просто махнул рукой.

– Нам нужно найти, где сейчас находится второй принц, - сказал мальчик, колупая ботинком мёрзлую землю примерно так же, как делал это на качелях во дворе.

– Нам?
– стуча зубами, съязвил Еремеев.

Мальчик кивнул, в ответ на этот его лёгкий жест по бокам дороги среди тёмных елей проступили многоэтажки, и Еремеев с изумлением узнал вдруг и ели эти, и эту дорожку, и эти многоэтажки - это был парк Авиаторов, и отсюда до его, Еремеева, дома было что-то около десяти минут ходьбы.

Еремеев охнул и бегом припустил к дому.

Во дворе никого не было. На одном дыхании он взлетел вверх по лестнице, нашарил в кармане ключи, и, оказавшись внутри квартиры, заперся на два оборота. Уже дома, внутри, ноги у него как-то сразу стали ватными, подкосились, и он медленно осел на пол у вешалки.

Когда в дверь позвонили, он всё ещё так и сидел на полу. Звонили долго, настойчиво, и он, сперва не желавший никому открывать, всё-таки шумно завозился, шаркая обутыми в ботинки ногами, и в конце концов встал.

На площадке стояли мальчик и девочка.

– Егор Георгиевич, - укоризненно сказала девочка, -

ну, так же нельзя.

В ответ Еремеев молча закатил глаза, снял ботинки и, не глядя на своих мучителей, ушёл в кухню.

– Ну, зачем я вам?
– начал он, когда они возникли на пороге кухни.
– Я же, как выясняется, могу в трёх соснах бродить целый день и даже не знать об этом.

– Во многих мирах нас не принимают всерьёз, - сказал мальчик.

– Да ладно?
– усмехнулся Еремеев, но усмешка вышла слишком уж кислой и, может, именно поэтому быстро сползла с его лица.

– Да, - сказал мальчик.

Еремеев открыл холодильник и завис, тоскливо разглядывая полупустые стеклянные полки.

– Ну, что, Еремеич, не привык по три раза проживать один и тот же день?
– сам себе пожаловался он.
– И что самое интересное, жрать-то хочется каждый раз заново. Так никакой зарплаты не хватит.

Он выудил откуда-то из глубин холодильника три сиротливых помидора и сыр и развернулся к детям - помидоры в одной руке, сыр в другой:

– Мне это не нравится. Прошу внести поправку, доработать один организационный момент и зациклить всё не наобум, а в день зарплаты.

– Паяц, - сказала девочка.

– Не хамите, - парировал Еремеев, - не на базаре.

Он только-только успел засыпать в кипяток пельмени, как в дверь снова позвонили. Еремеев на мгновение замер, посмотрел исподлобья на сидящих в кухне детей и решил не открывать.

Звонили долго. Пельмени успели довариться, и он даже успел разложить их тремя равными горками на трёх тарелках, когда звонок затих. Потом дети ели и молчали, и Еремеев ел и молчал.

Визг из подъезда раздался, когда он уже мыл тарелку. Визг был женский, истошный, и Еремеев каким-то десятым чувством понял, что это виноват он. Тарелка выскользнула у него из рук, звякнула о раковину и разбилась.

Он вытер о штаны мокрые руки, подумал немного в прихожей, на всякий случай надел куртку и открыл дверь. ОНО лежало на площадке - огромное, как свернувшийся калачиком чёрный волосатый мамонт, и вниз, между пролётами, свешивалась не поместившаяся на лестничной площадке большая когтистая лапа.

Существо обернулось на звук открываемой двери, и из длинной шерсти на Еремеева уставился большой оранжевый драконий глаз. Хотя нет, очень маленький драконий глаз, если сравнивать с виденным тогда, в парке за Подлесной.

Визжали снизу.

Еремеев рывком закрыл дверь и прижался к дверному глазку. Дракончик на лестничной площадке развернулся кое-как, как кошка в коробке из-под печенья, и оказался мордой у Еремеевской двери. Он задумчиво обнюхал напольный коврик и ткнул мохнатым лбом в дверной косяк. Дверь вздрогнула и отозвалась звонком: "Баззздзззз!".

Еремеев обернулся. Мальчик с девочкой снова стояли у него за спиной.

– Драконы - это стражи между мирами, - громко, чтобы перекричать звонок, сказала Лялька.