Бесконечный тупик
Шрифт:
Хотя, на западе «святое искусство» было лишь фрагментом мира, тенденцией, это у нас мифология гениальности стала центром нашей худосочной секулярной культуры.
284
Примечание к с.21 «Бесконечного тупика»
Набоков, гениально реконструировавший в «Даре» мир русского интеллигента
В общем по своим смутным политическим взглядам Владимир Владимирович был всё-таки либералом, причём либералом русским. Но врождённое чувство иронии, нетерпимость ко всякой глупости и фальши позволили ему нарисовать убийственно-исчерпывающий образ «русского интеллигента». В «Даре» «честный» редактор эмигрантской газеты отвергает рукопись
«Я полагал, что это серьёзный труд, а оказывается, что это беспардонная, антиобщественная, озорная отсебятина. Я удивляюсь вам».
«Ну, это, положим, глупость», – сказал Фёдор Константинович.
«Нет, милостивый государь, вовсе не глупость, – взревел Васильев, гневно перебирая вещи на столе … – Нет, милостивый государь! Есть традиции русской общественности, над которыми честный писатель не смеет глумиться»".
Устройство стола Васильева-Гессена хорошо показал Чехов, мастер злорадно-скользящей характеристики:
"На столе ничего случайного, будничного, но всё, каждая мельчайшая безделушка, носит на себе характер обдуманности и строгой программы. Бюстики и карточки великих писателей, куча черновых рукописей, том Белинского с загнутой страницей, затылочная кость вместо пепельницы (308), газетный лист, сложенный небрежно, но так, чтобы видно было место, очерченное синим карандашом, с крупной надписью на полях: «Подло!»"
Советская литература тенью за два поколения до 17-го существовала. А в количественном отношении и господствовала. 17-й это лишь окончательно отделившаяся от хозяина андерсеновская тень.
285
Примечание к №277
Бунин в Москве плакал, а Мандельштам в Киеве смеялась.
Бабель даже в середине 30-х всё никак не мог остановиться, не мог отсмеяться. В 1934 году, на I съезде советских писателей изрёк:
«Со здания социализма снимаются первые леса. Самим близоруким видны уже очертания этого здания, красота его. И мы все – свидетели того, как нашу страну охватило могучее чувство просто физической радости».
286
Примечание к №282
Периферийная местечковая культура внезапно оказалась в центре духовной жизни государства.
В этом нет ничего удивительного. Это естественный механический процесс – следствие уничтожения элиты. Об этом еще Платон писал:
«Ведь иные людишки чуть увидят, что область эта опустела, а между тем полна громких имен и показной пышности, тотчас же, словно те, кто из темницы убегает в святилище, с радостью делают скачок прочь от ремесла к философии – особенно те, кто половчее в своём ничтожном дельце. Хотя философия находится в таком положении, однако сравнительно с любым другим мастерством она всё же гораздо более в чести, что и привлекает к ней многих людей, несовершенных по своей природе: тело у них покалечено ремеслом и производством, да и души их сломлены и изнурены трудом … А посмотреть, так чем они отличаются от разбогатевшего кузнеца, лысого и приземистого, который недавно вышел из тюрьмы, помылся в бане, приобрёл себе новый плащ и нарядился – ну прямо жених? Да он и собирается жениться на дочери своего господина, воспользовавшись его бедностью и беспомощностью».
Кто же в таких условиях сохраняет культуру?
«Те, кто подвергшись изгнанию, сохранили благородство своей натуры».
А внутри страны на место изгнанных пришли местечковые Платоны. В 1922 году в Москве был основан очаг новой культуры – «Музей революции». Основал его большевик с подпольной кличкой «Платон».
И может собственных Платонов
И быстрых разум Невтонов
Российская земля рождать.
Звали
287
Примечание к №249
«мотри, уточки какие!»
Достоевский, молодой, ещё в начале своей журналистской деятельности взвился, прочёв полезную хрестоматию «для народа»:
«Ты мужик, а потому и должен знать про своё, про мужичье. Вот мы тебе тут ПОДОБРАЛИ…»
Вслушайтесь в это «подобрали». Одна из важнейших русских тем. Фёдор Михайлович юродствует дальше:
«Слышь, Петя, вот ты здесь гуляй, а туда, в кусты, не ходи, там ОКАЯННЫЙ сидит, тебя в мешок возьмёт и с собой унесёт».
Говорится это по поводу безобиднейших текстов. Достоевского даже арифметические задачи в сборнике бесят:
«Вот уточки нарисованы, – видишь, плавают? а вот тут охотник их застрелил; вот подписана и загадка: плавало на воде пять уточек, охотник выстрелил, трёх убил, много ль из пяти останется? ну вот ты и угадай, милое дитя… то бишь, милый мужичок.»
Ну и что. Ну, «уточки». А как же ещё арифметике учить? В сущности, пустяк. Но Достоевский этот «пустяк» на 35 страницах разбирает. Взбесила сама идея «сосчитанности-рассчитанности», идея «уточек». Русский человек не понимает сути адаптивного текста. То, что со второй половины ХIХ века в русской журналистике господствовал нерусский элемент, во многом вполне закономерно, ибо вытекает из самой сути нашего отношения к слову. Либо русский вполне искренен, либо он вольно или невольно впадает в юродство, в самоиздевательство. Ярость Достоевского вовсе не бессмысленна, так как он почувствовал, какие в конце концов «уточки» всплывут на поверхность русского языка (291). Русские пропагандистские тексты чудовищны. С первого же предложения видно, что автор ни во что это не верит, надо всем этим издевается. Чем адаптивнее речь русского, тем она авторитарней, тем больше распадается на лающие лозунги и превращается в набор бессодержательных штампов. Нет мягкой стилизации, непосредственности просторечья и т. д. Величайшее уважение к слову переходит в полнейшее к нему пренебрежение. Во всем этом начинает сквозить глубокое отвращение к собеседнику, низводимому до уровня аморфного кретина – грубого и безмозглого исполнителя словесной программы. Русский пропагандист чудовищно переигрывает, ибо, чувствуя презрение к аудитории, всё же не может себя от неё отделить. Современность это лишь развитие опаснейшей тенденции, вполне выявившейся в эпоху Достоевского.
Вот конец статьи «Александр» III" в Брокгаузе:
«Чрезвычайная опасность грозила России в 1888 г.: 17 октября мог сделаться днём великой печали, но он сделался днём праздничным. В этот день над Императором Александром III и Его Августейшею Семьёю явлено чудо милости Божией: страшное крушение поезда на Курско-Харьково-Азовской железной дороге, по воле Провидения, не коснулось ни Царя, ни Его Семьи. Они вышли из страшных обломков невредимыми. Понятна радость целой России. И теперь ещё идут из разных концов громадной монархии заявленные верноподданными чувства радости о чудном спасении. На месте катастрофы воздвигся храм и в нём, как и повсюду, возносятся молитвы, скрепляющие союз Царя с народом».
Это в энциклопедии. Да у какого русского гимназиста, студента или профессора руки не затрясутся от этой «понятна радость целой России». И это всё изводяще-монотонно день и ночь, день и ночь. Как бы легко, воздушно написали этот текст во Франции, как корректно и благородно в Англии, как солидно и учёно в Германии. А тут: ну, читай, Ваня, мы тебе «подобрали».
288
Примечание к №283
только в его (Набокова) творчестве русская литература наконец осознала себя