Беспечный повеса
Шрифт:
– Да, твои сестры говорили сегодня утром, что вы убежали. Поразительная глупость, Пруденс! Он твой законный опекун!
– Скоро он не будет моим опекуном. Как только мне исполнится двадцать один год, я получу право на наследство, и мы навсегда избавимся от необходимости жить с ним.
– Но к чему эти истерические выходки и риск навлечь на себя его неудовольствие? А если он лишит тебя наследства? Это крайне неразумно, Пруденс, крайне неразумно!
Пруденс недоверчиво смотрела на него. Она писала Филиппу, как жестоко обращается с ними дед. Она даже сообщила ему еще более страшное,
– Ты знаешь, что с дедушкой было невыносимо жить, – медленно сказала она. – Я часто писала об этом. Ты не мог этого забыть.
– Я достаточно разбираюсь в людях, чтобы распознать чрезмерную женскую чувствительность, – отмахнулся Филипп.
Пруденс заморгала. Чрезмерная женская чувствительность?
– Старому человеку нелегко, когда у него на руках пять девочек, – не обращая на нее внимания, продолжал Филипп. – Если он немного старомоден, это вполне понятно. А дисциплина еще никому не повредила. К тому же он теперь, наверное, очень стар. Он долго не протянет. Стоило бы потерпеть. У него ведь куча денег.
– Так вот почему ты не писал... – медленно сказала Пруденс.
– Не придирайся, Пруденс. Должно быть, я не получил писем, в которых ты об этом писала. Ты же знаешь, как плохо доходит в Индию почта. – Филипп избегал ее взгляда. – Во всяком случае, если бы я поступил, как ты умоляла, и приехал за тобой, то к тому времени ты уже забыла бы о своей маленькой проблеме. Ну и дураком же я тогда выглядел бы!
Филипп, казалось, не понимал, что выдал себя. Он получил самое важное письмо.
– Значит, ты просто пренебрег тем, что я написала.
– Не будь упрямой, Пруденс. Я был на краю света. Ты не представляешь, с какими трудностями мне пришлось столкнуться в Индии.
– Но когда я сообщила тебе... ребенок... – Она не могла говорить.
Филипп покраснел.
– Шшш... не надо говорить о таком деликатном деле. Случилось несчастье, но это, несомненно, к лучшему.
Пруденс поразили эти слова. Она подошла к окну и невидящими глазами стала смотреть вдаль. Ей так хотелось поделиться своим горем с ним, отцом ребенка, а он, оказывается, не испытывает никаких чувств.
Пруденс вдруг резко повернулась к Филиппу.
– Так ты считаешь, что ради денег мы должны были остаться с дедушкой? И закрыть глаза на его жестокость? – Она смотрела ему прямо в лицо. – Это была жестокость, Филипп, а не дисциплина, как ты выразился.
Он неловко переминался с ноги на ногу.
– Женщины склонны преувеличивать. Если бы ты знала, какие страдания мне пришлось пережить в Индии, чтобы заработать деньги...
– Значит, для тебя главное – деньги? Ты считаешь, что ради денег нам следовало все стерпеть. Ты не послал за мной, когда я в тебе так нуждалась, потому что ты был занят зарабатыванием денег. Ты всегда был такой? Я была слепа?
– К чему было беспокоить тебя финансовыми проблемами, когда мы встречались? – пожал плечами Филипп и снисходительно добавил: – Женщины известны своей непрактичностью и наивностью.
Пруденс фыркнула. Неправильно истолковав это, Филипп поторопился заверить ее:
– Мы, мужчины, находим это очаровательным. Признаюсь, в последний
Пруденс почувствовала тошноту. Как она могла думать, что этот напыщенный, корыстный человек – любовь всей ее жизни? Должно быть, корысть всегда была ему присуща. Как она этого не разглядела? Его совершенно не волновал их ребенок! Он получил письмо и даже не потрудился ответить. Ее ребенок был «деликатным делом», а его смерть – «к лучшему».
Пруденс едва смотрела на него, и то лишь для того, чтобы соблюсти правила вежливости. Гнев и горечь предательства клокотали в ней, грозя вырваться наружу, сжигая все на своем пути. Ей хотелось наброситься на него. Она не могла говорить.
Не обращая внимания на ее состояние, Филипп сел, разгладил элегантные бриджи и критически осмотрел комнату.
– Если ты не хотела оставаться в Дерем-Корте, то почему не остановилась у родственников? У двоюродного деда, например? Не понимаю. Это люди, у которых ты живешь, заморочили тебе голову постыдными мыслями о независимости? Должен тебе сообщить, что я навел справки, и мне совершенно не нравится, что ты здесь обитаешь! Остановиться у женщины, которую ты не знаешь! У вдовы какого-то типа из Аргентины! Боже милостивый, Пруденс! Как ты могла поступить так неосмотрительно?
Пруденс изо всех сил сдерживалась.
– Леди Августа...
– Судя по словам моих... моих гостеприимных хозяев, эта твоя леди Августа дель иностранка в один прекрасный день просто приехала в Бат. Никто о ней до этого не слышал. Ее нет в Книге пэров и баронетов. Помяни мое слово, она авантюристка!
– Чепуха... – начала Пруденс, но Филипп отмахнулся.
– Мне ее показали на улице. Да у нее такие волосы, которых устыдилась бы и цирковая танцовщица. – При этих словах он взглянул на рыжие локоны Пруденс. – И она красит лицо. Тоже мне, леди! – фыркнул он. – Они там сами себе придумывают титулы.
– Неправда! Она...
Филипп снова высокомерно махнул рукой.
– Прислушивайся к тем, кто лучше тебя разбирается в людях, Пруденс. Люди, у которых я в гостях, ее не знают, а мой здравый смысл подсказывает остальное.
Пруденс воинственно скрестила руки. Она едва удерживалась от желания залепить ему пощечину. Как она могла быть такой слепой в шестнадцать лет? Страшно подумать, как может заблуждаться человек.
– Вдобавок есть серьезные сомнения относительно герцога, с которым помолвлена твоя сестра, – заявил Филипп. – Мой гостеприимный хозяин приходится троюродным братом тетушке одного герцога и разбирается в таких вещах. Мои хозяева знакомы почти со всеми важными персонами в лондонском свете. Им известно, что герцог Динзтейбл живет уединенно на севере Шотландии и ни с кем не видится. Думаю, это тебя убедит. – Филипп откинулся на спинку кресла и самодовольно посмотрел на Пруденс. Она не ответила, и он добавил: – Твой так называемый герцог, должно быть, мошенник.