Беспокойный возраст
Шрифт:
Все, за исключением Лидии, Саши и Бесхлебнова, стали журить Максима.
— Дорогие друзья, — вмешался Черемшанов. — Собственно, о чем вы жалеете? Ведь они, эти два пижона, среди нас были совсем лишние. У них — свой кодекс жизни, у нас — другой. Мы на взлете, они — на мели. И им с нами не по пути.
— Правильно, Саша, — поддержала Черемшанова молчаливая Тося Иноверцева. — Ушли — и ладно. Скатертью дорога.
— Братцы! А правда, без них, индюков этих, стало вроде как просторнее, — послышался уже пьяненький тенорок Бутузова, —
Черемшанов взглянул на Мишу Бесхлебнова и затянул:
Ой ты, дорога длинная, Здравствуй, земля целинная!Максим потянул тихонько Лидию за руку. Она вопросительно взглянула на него, но тут же поняла. Он увлек ее в свою комнату, подвел к раскрытому окну. Прохлада ночи струилась с улицы вместе с затихающим шумом, с неизменным запахом бензиновой гари…
С восьмого этажа был хорошо виден широкий новый проспект. Посверкивали окна домов, сияло, вонзив шпиль в темное небо, высотное здание на Смоленской. А правее, на далекой горе, как огромный корабль в океане, проступала из ночной мглы светоносная громада университета. И мелкими, едва заметными казались с высоты красные и белые огоньки бегущих по проспекту автомашин.
— Вот здесь, у этого окна, я стоял в тот вечер, когда ты уехала, и думал о тебе, — сказал Максим.
— Плохо думал, да?
Он притянул ее голову к себе. Они стояли несколько минут молча. Она доверчиво прижималась к нему и не противилась его поцелуям.
— Я не знала, что ты такой… вспыльчивый… — прошептала она. — Как ты сразу обрезал этих двух…
— А ну их, — ответил Максим с досадой. — Это та тинистая заводь, которой я счастливо избежал.
— О чем ты?
— Да все о том же… о попытке матери удержать меня в Москве.
— Ты в самом деле не жалеешь, что уезжаешь? Или тебе не хочется, но ты все-таки едешь?
— Откровенно говоря, не особенно хочется, но еду.
— Почему?
— Практика — лучшая школа. — Максим шутливо добавил: — Потому что этого хочешь и ты.
Она быстро отодвинулась от него.
— Значит, попроси я — ты остался бы?
Максим ответил:
— Не знаю. Ну, если бы захотела только ты… Но когда советуют эти, не хочу! Мне противны ходатаи, все эти благонравные удачники — игори, сержи. Я, может быть, с Мишей Бесхлебновым уехал бы… А впрочем, все равно куда, скорей бы стряхнуть с себя эту липкую пыль, ухватиться за главное, ради чего я сидел в институте пять лет. И уехать, зная, что ты моя жена…
Он снова привлек ее к себе, но она не поддалась, неожиданно спросила:
— Скажи, Макс, ты ничего не таишь от меня?
Максим вздрогнул.
— Ничего. О чем ты? — В голосе его послышался испуг.
— Да так, — вздохнула Лидия, чем-то встревоженная, — ни о чем….
— Нет, ты скажи… Почему ты так спросила? Что произошло?
«Уж не встретилась ли она с Элькой? — подумал он. —
И он вспомнил, как Лидия была грустна весь вечер.
— А почему ты думаешь, что должно что-то произойти? — подозрительно спросила Лидия… — Ведь ты сказал, что никогда не обманешь меня.
Наступила тишина, даже пения в гостиной не стало слышно, только притихшие голоса изредка точно всплывали, как поплавки на поверхность темного озера.
— Ах, Максим, как бы я хотела, чтобы ты был хорошим! Всегда правдивым и честным! — вырвалось у Лидии.
В прихожей послышались шум, голоса.
— Кажется, отец приехал. Идем, — как будто обрадовался Максим.
— Я боюсь… — прошептала Лидия.
— Ну, чего ты… Отец у меня хотя с виду и строгий, а на самом деле неплохой мужик.
Они подождали, пока Гордей Петрович тяжело прошагал к себе, проскользнули в гостиную. Галя и Вероника встретили их аплодисментами. Лидия щурилась от света, закрывала глаза рукой. Галя хитренько и весело ощупывала ее своими удивительно острыми, знающими глазами. Славик, Саша, Бутузов и Бесхлебнов сидели, обнявшись, у стола и вполголоса тянули игривую шуточную песенку с задорным припевом.
Максим ждал — вот сейчас войдет отец и начнет поздравлять всех с окончанием учения, но на пороге появилась Валентина Марковна. Лицо у нее было какое-то потухшее, славно искаженное болью.
— Максик, выйди, пожалуйста, на минутку, — попросила она сына.
Максим вышел в прихожую. Мать взяла его за отворот пиджака, сказала, тяжело дыша:
— У отца на работе большая беда. — Валентина Марковна склонила голову на плечо сына. — Сейчас у него сердечный приступ… Вызвала «скорую помощь»… Скорей иди к нему…
— Да что случилось? — испуганно спросил Максим.
— Не знаю, не знаю… Кажется, большое хищение в системе… Иди, иди, — застонала Валентина Марковна и всплеснула руками: — Ах, боже мой! Как же быть теперь с гостями?
Максим вбежал в родительскую спальню. Отец лежал на широкой кровати кверху лицом. На левой стороне груди его комом белело мокрое полотенце, развязанный галстук свисал с расстегнутого воротника смятой рубашки. На стуле валялся небрежно кинутый пиджак. Глаза Гордея Петровича болезненно уставились на сына, из груди вырывалось частое прерывистое дыхание.
— Папа, что с тобой? — спросил Максим, наклоняясь к отцу.
Гордей Петрович вдохнул пересохшим ртом воздух, прохрипел:
— Воевал три дня с жуликами… И, кажется, одного… Хм… пришиб… нынче посадили… Папашу твоего бывшего приятеля… Бражинского… Хм… И сам вот немножко того… сорвался…
Максим сжал руку отца:
— Папа, не волнуйся. Прошу тебя.
— Уже… уже… прошло… Все-таки срезал я главного хапугу… Доказал… Хм… — Гордей Петрович передохнул. — А у тебя кто? Друзья? Вот видишь — опять мне некогда.. — Страхов через силу улыбнулся. — Ты иди к хлопцам… ничего. Мы тут сами… с матерью.