Беспокойный возраст
Шрифт:
Выслушав Максима и Сашу, Карманов сказал:
— Вот, оказывается, мы с тобой, Петрович, тоже были не дураки. Жизнь, люди подсказывают нам ускорение перекрытия и разгоняют к чертовой бабушке всякие страхи. Вот они, молодые, принесли с собой эти поправки. Я тут сидел и думал: все-таки люди да и мы с тобой правы. И пускай Грачев и Дрязгин не пугают нас всякими ужасами — авариями, пробками и тому подобными чудищами. Чем скорее, тем лучше! Выходит, наше мнение имеет больше сторонников — не только можно, но и нужно увеличить скорость автогрузового конвейера.
Максим
Карманов закурил, закашлялся, подошел, к диспетчерскому телефону, связывающему все строительные районы и объекты с кабинетом.
— Дрязгину и Грачеву сейчас нагоню жару. А ты, Петрович, бери в оборот шоферов. Сто двадцать самосвалов — сто двадцать водителей, сто двадцать характеров. Из них обязательно человек десять найдется выпивох, лодырей и бузотеров. Проверь, пожалуйста. Пусти вперед коммунистов и комсомольцев.
— Я это уже сделал, — сказал Березов.
Карманов продолжал:
— Если все будут нагружать свои самосвалы, вести и разгружать с одинаковой быстротой, то минуты и даже полминуты на сброс хватит. Хорошее предложение. Надо всех шоферов накалить добела — кто быстрее, а?
Начальник строительства подошел к Максиму и, словно угадывая его мысли, сказал значительно:
— Наши расчеты были поскромнее. Вам предоставляется право — ускорить разгрузку самосвалов, насколько будет возможно. Кто из вас будет на проране?
— Я, — ответил Максим.
— И я, — откликнулся Черемшанов. — Дрязгин поручил мне следить за движением автоколонны.
— Отлично. Скорость от места погрузки до эстакады — в среднем двадцать километров, не меньше; на эстакаде — не менее десяти…
— Мы так и прикидывали, — ответил Максим. — Только вот как с погрузкой?
— И погрузку ускорим. — И Карманов стал разговаривать с кем-то по диспетчерскому коммутатору.
Максим и Саша на цыпочках, чтобы не шуметь, вышли из кабинета.
Слепящий полукруг солнца выкатил из-за горизонта, когда Максим Страхов и Черемшанов взошли на эстакаду. На перемычке суетились люди. Самосвалы начали съезжаться, выстраиваясь вереницей вдоль песчаного берега реки, у высоких штабелей бетонных глыб и округлых холмов бутового камня. Оттуда доносился грохот погрузки. Краны загребали в свои зубастые ковши камень, валили его в кузова самосвалов. Там уже вздымалось пепельно-желтое облако пыли.
Максим прошел вдоль эстакады, ища Дрязгина. Двое шоферов пятитонных МАЗов с металлическими зубрами на радиаторах мирно разговаривали, стоя у своих машин.
— Ох и денек! — сказал один. — Сама природа Карманову симпатизирует.
— Почему только Карманову? Нам тоже. Истинно летний денек… Праздник… — добавил другой.
— Праздник и есть, — согласился первый.
В тихом, по-утреннему прохладном воздухе уже нарастал гул моторов. Максима поразило, что всюду: вдоль эстакады, на водосливной плотине, у перемычки, —
Максим почувствовал гордость: еще вчера на алом полотнище последней надписи не было. Березов распорядился — и ночью лозунг написали. Притворясь незнающим, Максим спросил у шофера одного самосвала:
— Окажите, товарищ, верно, что на сброс камня с каждого самосвала дано не более полминуты?
Шофер ухмыльнулся, недоуменно оглядел Максима:
— Полминуты… Ха! Да я за четверть минуты, за десять секунд: подъеду и сброшу! Верно, есть такой приказ — сам Карманов объявил. Да только как поворачиваться? Тут главное, чтобы подход был беспрерывный и чтоб ничто не задерживало. Кати и сваливай себе на здоровье.
Максим вместе с Черемшановым прошли весь путь подхода к эстакаде. Дорога, правда, оказалась неважной — местами рыхлой, песчаной, ухабистой, но скорость двадцать километров держать было можно.
Они остановились у въезда на мост. Максим схватил товарища за обе руки, проговорил:
— Саша, когда-то ты поддразнивал меня. Я бесился, но ты подкалывал меня за дело. Затем ты протянул мне руку… И сейчас мы союзники… Вернее сказать, теперь все за меня и я не против всех. Прошло то время. Давай же сделаем так, чтобы самосвалы шли, как мы вчера договорились. Сашка, долговязый ты черт! Дай руку! Для меня: нынешний день — это все! Давай двигать вместе, а? Тебе больше везет, вот и на экзаменах тогда и здесь…
Черемшанов чего-то застыдился, отвернулся.
— А что на экзамене?. Ничего особенного, — забормотал он. — Чего ты выдумываешь? Я как и все. Какое тут везение? Глупости ты говоришь, Макс. Я всегда за тебя, за Славика, за всех. И теперь — как всегда. С людьми умею ладить — верно. И с шоферами полажу. Не беспокойся. Ты только следи там, у себя, чтоб не образовалась пробка. А за меня не беспокойся. Я пошел…
И Саша, сутулясь, широко выбрасывая ноги, зашагал по рыхлому песчаному берегу туда, где уже выстраивались нагруженные камнем самосвалы.
Максим вернулся на мостик.
Солнце уже поднялось над дальней, выгоревшей от зноя, поймой. Маленькие озерца и музги засверкали, как разбросанные по сухой траве начищенные серебряные медали. Воздух становился все теплее, небо — голубее, гул моторов громче. Казалось, все ярче цвели флаги и транспаранты.
На эстакаде Максим встретил Дрязгина, сумрачного, желчного с нездоровым цветом по обыкновению плохо выбритого лица, с болезненными припухлостями у глаз. Он показался Максиму несчастным, одиноким, снедаемым семейным горем, таящим злость против всего мира. Приподнятое настроение людей, праздничные флаги, сверкающие лучи солнца как будто его не касались, он не замечал их.