Беспощадная бойня Восточного фронта
Шрифт:
Ночами я читал, в то время как ветер пел перед затемненными окнами и доносил в мир моей комнаты гул большого города, словно морской прибой, до тех пор пока утренний полумрак не навевал на меня ощущение колдовства, вдохновения, житейской мудрости и лживости книг.
Я посещал спектакли и концерты, слушал Баха, Бетховена и Брамса, камерную музыку. Гибель Польши значила для меня меньше, чем соната или стихотворение. Я жертвовал своим сном, сочиняя фантастические рассказы и мечтательные легенды.
Наступила зима. Сады и улицы покрылись снегом, метели стегали крыши, и город тонул в тумане. Луга, леса и почва побелели. Я прощался со своей молодостью. С дорогами детства, странствованиями
Юность и пылкая любовь ушли во тьму, и песочные часы отмеривали минуту за минутой. Беспокойство, пустые мечты, отчаяние и мысли о смерти посещали меня. Я пытался преодолеть свою раздвоенность, страдая от выпавшей мне судьбы, и бродил в полумраке ночи во время полнолуния пустынными улицами города. Читал запрещенные книги, противоречивые и упадочные, уходил от Бога и считал себя вне дома мелкой пылинкой в мировом пространстве.
Под своей маской, придававшей уверенность моей душе, я жил словно привидение и искал убежище у проституток и в вине. Мысли бегства от жизни наполняли меня.
Тогда я встретил Беатриче. Любовь помогла мне узнать красоту даже в падении и в возвышении, в величии и чистоте духа, в благоговении и надежде, а также в страдании и счастье, изменениях в судьбе и ее милостях. Даже в смерти. Началась новая жизнь. Как выздоровевший оттяжкой болезни, я прислушивался к шуму ветра и впитывал в себя весеннее пробуждение земли. Когда я вынужден был распрощаться со своей возлюбленной, я возлагал надежды на Бога и свою звезду.
На линии Зигфрида стояли армии и ждали наступления. Я не обращал на это внимания. В то же время война, словно разыгравшиеся штормовые волны, катилась через Нидерланды, предвещая всеобщую гибель. Мои мысли вращались вокруг вечности литературы. Она заключалась в творениях народов. Каждая империя и каждый век вносили свой строительный камень для завершения истории человечества и для прославления дома Божьего. Кто сумел выполнить эту задачу, мог умереть спокойно. Имена создателей забывались, авторы великих произведений исчезали с лица истории, могильщики закапывали их трупы в землю вмести с их трудами, и все же души их оставались жить в воспоминаниях грядущих поколений. Смерть не брала их. Так война воспринималась мною в моем мире. И даже когда Франция сложила оружие, моя жизнь продолжала идти дальше по проторенной колее. [2]
2
Текст дается в правописании и пунктуации рукописи Вольфзангера.
Я отправился в морское путешествие на мою вторую родину, полуостров Дарсс. Я купался и в штиль и в шторм, лежал на солнце, на дюнах и мечтал под шум прибоя. Слушал музыку сверчков, в горячий полдень погружался в сон, пел и не замечал, как шло время. Моя любовь развеялась, словно полет бабочки. Я бродил по лесам, сплетал венки из хвои и листвы. Иголки, соломинки и цветки занимали мое воображение. Я ходил по лугам, слушал песню ветра и наблюдал, как опускалось за горизонт солнце. Небо горело в апокалипсическом цвете, бронза и золото катились на гребнях волн. Прохладными звездными ночами я погружался в книги и спешил в укрытие при начинающемся дожде и штормовом ветре. От богатства земли, жаркого дыхания лета и заряда молодости я, опьяневшим, возвращался в город.
Осень охотилась на меня смертью затухающей природы и предчувствием печальной судьбы. Я любил в это время бессонные ночи, затухание свечи, сладкое утешение небытия после тягостных поисков путей в жизни и своей неосведомленности на этой
Возвращалась зима. Я принимал войну и мир только как интермедии всемирной истории. Я снова окунался в бесконечные ночные беседы о пустоте жизни, о Боге, о колдовстве дьявольского и трагичного бытия. Днем я тупо исполнял свою работу, ожидая поворота судьбы, перемены в своем положении. В мечтах и мыслях, в тоске, надеждах и желаниях я жил еще по ту сторону войны, и смерть оставалась мне незнакома, была только гостем в моем воображении.
Как потерпевший крушение, я двигался к ней по иронии судьбы. Я больше не был гражданином мира, но и не стал еще солдатом. В своем двадцать первом году на день рождения [3] мне был открыт кредит на начало февраля. Я отложил свою работу, убрал рукописи, закончил дневник и сжег фрагменты. Дни мои текли, не принося покоя, и без всякой деятельности текли как песок из рук. Мосты в прошлое были сожжены, в наступающем будущем меня ничто не ждало. Звезды не указывали дорогу. Без надежды, хотя и без разочарования, устало и все же временами встряхиваясь, я переживал пустоту времени в каком-то ожидании.
3
Вольфзангер здесь путает. Его день рождения 21-го, а не 20-го. Вероятно, речь идет об ошибке по рассеянности, которая является следствием хаоса во время отступления, когда писался текст. Кузина Вольфзангера, Хан-нелора, согласна с этим, но считает также возможным, что ее двоюродный брат просто не придерживался обычного способа исчисления дат. Он, возможно, предпочел назвать более позднюю дату, чтобы казаться старше в глазах читателя.
Эта ночь должна была быть такой же, как и тысяча других. И все же под ее звездами наметилось какое-то изменение в моей судьбе. Мне показалось во сне, словно я переступил порог новой жизни. Ранним утром я должен был встать совсем другим человеком, перед лицом моей судьбы.
Моя мать еще спала. Ночной ветер завывал снаружи, нечастые дожди танцевали над крышами. Дружелюбно мерцала настольная лампа. Я сидел перед чистыми листами бумаги, размышлял, спрашивал себя о чем-то, мечтал, чего-то искал, боролся с богами, ангелами и демонами. И приходил к какому-то пониманию.
Сначала это был только страх. Мы стояли в воротах у нейтральной полосы и чувствовали близость опасности. Начинались мрачные годы, словно небеса уже предсказывали нам это. Как нищие, мы покидали нашу молодость, свободу, любовь, стремления души, наслаждения и труда. Мы должны будем теперь подчинять собственную жизнь воле времени, и наша судьба свершалась как баллада необходимости, терпения и смерти. Мы не могли избежать законов, которые царили в нашей незавершенной системе мира. Словно во сне начиналось путешествие в чужое и неизведанное, и все дороги кончались где-то во тьме.
Ничто более не было так противно моему существу, как перспектива стать солдатом, песчинкой среди чужих попутчиков, игрушкой для исполнения приказов. Я вовсе не хотел брать в руки оружие и сражаться за мировоззрение, которое ненавидел. На войне, которой я никогда не хотел, и против людей, которые не были моими врагами. Как сомнамбула, я двигался по ступеням эшафота и чувствовал занесенный уже над своей головой меч. Судья выносил мне приговор, и в своем бессилии я вынужден был подчиняться его решению.