Беспощадная бойня Восточного фронта
Шрифт:
Это было моим отречением.
Я курил одну сигарету за другой, писал строчку за строчкой и пил вино. Часы тикали, свет отражался на моих книгах и крышке рояля. Ветки сосен пахли в вазе, цвел рождественский терновник. Часы продолжали тикать, как капли в море времени. Ночь подходила к концу, а я все еще наблюдал, думал и размышлял.
Призрак тех лет, когда я служил в армии, не давал мне покоя. Я вспоминал о последних месяцах моей жизни дома. Как голодающий перед наступающими лишениями, я спешил к книгам, концертам, спектаклям и увеселениям. К быстротечным романам и часам, проведенным в саду в беседах с друзьями молодости. Но той ночью музыка не давала мне никакого утешения, комедии — никакого забвения, трагедии — никакого примирения с моей судьбой. Каждое возвращение к красоте безоблачного мира только обостряло боль разлуки, а вино лишь усиливало мрачность моих мыслей. Я перелистывал письма, исповедания и описания событий мировой войны последнего поколения. Стремился выработать в себе отношение к неизбежному,
Я потушил свет, надел пальто и тихо закрыл дверь, чтобы никого не будить. Ночной прохладный ветер раздувал мои волосы. Облака закрыли луну, не было фонарей, которые освещали бы мне дорогу, и никто не попадался мне навстречу. Как выброшенная на улицу собака, я бродил по улицам и переулкам. Все навевало воспоминания, тоску о пережитых приключениях, отчаянии и иллюзиях. Я возвращался домой, и снова сидел, размышляя, в мирном кругу горевшей лампы. Полночь минула, а я не уходил из-за стола.
Сначала было трудно. Мы сбрасывали с себя маски, которые носили раньше, отвергали все наши тщеславные мысли, отказывались от счастья и готовились к тому, чтобы принять неизбежное. Мы чувствовали: это должно случиться. Нам следовало испытать свою судьбу, и она оказалась рядом. Мы знали, что совершали преступления. И как монахи, истязавшие себя, принимали это. Под маской солдата и выполненного долга пытались заглушить свою вину бесконечных обманов и преступлений, вершившихся под пулями и снарядами. И мы были готовы страдать.
В эту ночь я не думал о будущих путешествиях и приключениях, задумках и таинственных открытиях…
Стрелки вращались. Песочные часы перебрасывали песок. Издалека доносилось последнее дыхание заводов, мельниц и гаваней. Затихали шаги случайных прохожих. Все любящие и отвергнутые уже давно спали. Моя комната превратилась в остров; здесь в уединенности горел свет, здесь бродили мои мысли, мои вопросы к предкам.
В течение солдатских лет мое будущее было решено. Из военной неразберихи определялась наша судьба, и формировалась собственная личность. Мы ждали этого будущего. Мы должны были сделать много и хотели, чтобы все дороги вели нас в активную жизнь. Судьба превратила нас в бесформенную глину, и мы должны были теперь вернуться к нашим друзьям, встречам, книгам и мечтам. Пока еще ничто не отличало нас друг от друга, ничто не говорило о будущей специальности. Скоро, однако, беспощадная жизнь оформила нас. Мы должны были жить, избавившись от противоречий, научиться существовать иногда во враждебном для себя мире, в борьбе за свою свободу и счастье. Война, основа всему, готовила нам дорогу. Вопросы, связанные с будущей жизнью, возникали еще тогда, но мы надеялись на лучшее. Порядочность созревала внутри нас, ничего светлого и божественного не могли у нас отобрать, мы оставались верными званию человека и гражданина. Наша сущность, скрывающаяся ранее за маской, освобождалась от всего наносного и вступала в бытие, которое становилось нашей судьбой и в котором мы несли ответственность перед Богом.
Таким образом, я понимал необходимость подготовиться к новой для меня жизни. Солдатское время я понимал как крест, который мне придется нести. Я хотел жить свободно…
Моя мать проснулась. Она увидела свет в моей комнате, подошла ко мне и молча провела рукой по голове. Потом она ушла, и я снова остался один. Принес еще вина, наполнил стакан, медленно выпил, пытаясь успокоить учащенное дыхание.
Я не хотел в мои годы другой судьбы. Все мои внутренние силы отказывались впускать в душу чужое, враждебное. Будущее казалось адом, и готовность к нему не отгоняла страха и мучительных раздумий. Только одна надежда на прекращение моих страданий помогала мне. Так как все прекрасное, возвышенное и чистое оставалось на нейтральной полосе, никакой Бог не мог помочь солдату. На полях сражения, в стрелковых окопах его душа умирала. Только смерть господствовала на войне. Все лучшее во мне должно было погибнуть, и упадочное настроение, казалось, это подтверждало, отвергая вроде бы прекрасные плоды. Когда я вернулся домой, перед зеркалом стоял уже другой человек, с разрушенной душой и телом. Потом я долго носил следы ожога смерти и вел ночные разговоры с мертвецами, веря в существование привидений.
Я выпил все вино в бокале. Голова раскалывалась, руки дрожали, сердце беспорядочно билось.
Еще не закончилась ночь, в которой я находил свой мир.
Жизнь не терпела слова «нет». Нельзя было жить прошлым. Я должен был принять свою новую судьбу. Я должен был учиться тому, чтобы принять гибель прошлого, отрицать свои действия в нем и мыслить теперь иначе. Забыть все, что происходило со мной. Жить или умирать — это решал не я, а то, как определит судьбу мое небесное тело. Никакое сопротивление, никакая воля не изменяла моего жребия. Жизнь продолжалась без моего содействия. Я должен был только жить, и ничего более.
Я съел кусок хлеба и зажег свечу. В ее огне я сжег все листки, которые заполнил той ночью, открыл широко окно и выбросил пепел наружу.
С рассветом потухли звезды. День наступал, и жизнь продолжалась.
Мы сняли с себя маски и потеряли свои имена. Однако наша сущность осталась. На чужбине, в жизни и страданиях формировалась наша личность, а в бессмертной душе приключения и путешествия стали соседствовать со смертью, как и со светом. Душа обращала вещи и явления в новую жизнь. Лемех плуга вспахивал поле наших душ. Это не зависело от нас, от счастья и горя, от смерти и жизни. Только судьба имела смысл в жизни человека. Мы росли и мужали так, как подсказывала нам необходимость. Жернова страдания полировали неподдающийся кристалл, огонь войны очищал систему мира и бытия, а смерть вела в дорогу каждого из нас. Однако Бог всегда оставался с нами, как и наши звезды. Мы проживали жизнь так, как она нам подсказывала.
Теперь я был готов принять будущее как воскресение пред Рождеством. И я стал солдатом.
СОЛДАТ.
Время приключений все же начиналось, хотя сначала война была только игрой. Летнее солнце, обожженные скалы и леса Эйфеля. Колосья и травы засыхали, луга пылали как огонь и покрывались пылью. Деревни и холмы мерцали в полуденном свете, пыль садилась на землю садов и мостовые улиц, гуляла по полигону Айзенборн. [4] Утренний туман покрывал ольху и листья берез на обочине дороги. Зной гнездился в хвойном лесу, и к вечеру тени деревьев падали далеко на землю. Не двигался ни единый стебелек, ни один листочек. Слышалось только стрекотание сверчков, исполняющих на скрипке свою вечную музыку. Дышать становилось легко лишь тогда, когда наступала ночная прохлада.
4
Вольфзангера 7.2.1941 г. вызывают в Кёльн-Мюль-хайм. Он встречает инструкторов, как «сытый грудной ребенок», так как все еще убежден, что ничего военного к нему не пристанет. На полигон в Эйфеле он прибывает только 29.6.1941 после предварительной подготовки. Там он впервые с удивлением убеждается, что солдатская жизнь тоже может доставлять радость. Это вызывает у него «странное ощущение счастья», которое путает все его прежние представления.
Я был уже в течение нескольких месяцев солдатом и надел на себя теперь маску воина с невозмутимостью, горьким юмором и терпением. Я никогда не разделял представления о службе в армии и ее сущности так сильно, как теперь. И служил точно во сне. Неукоснительное исполнение приказов, тяготы службы не оставляли никакого следа в моей душе. Как лунатик, переносил я обучение, ходил строевым шагом, выполнял упражнения с винтовкой. Машинально изучал устройство пулемета и осваивал обслуживание легкой противотанковой пушки. Такое абстрагирование от всего происходящего гасило во мне печаль и отчаяние, пустоту и страх, гнев и боль моих солдатских дней. Я не жалел своей уединенности. Я любил ее, разве что заброшенность и беспомощность часто одолевали меня. По крайней мере, в душе я хотел оставаться таким же, как до моего призыва. Но это было нелегко. Все свои мысли я пытался отвлечь от предстоящего мне ужаса войны, но мне стоило большого труда преодолевать тяготы солдатской жизни. Однако я уходил в себя и как можно меньше вращался среди чужих людей. И все же старался не показываться каким-то чужаком в общей солдатской массе, разделяя образ жизни и сохраняя добрые отношения с моими невольными попутчиками. Я пытался сочетать в себе неизбежное, стараясь не допускать однообразия будней в свое царство. Скоро я снова овладел уверенностью в себе и запасся необходимой иронией, чтобы без ущерба переносить солдатскую службу.
Я жил как во тьме. Всюду сидели на корточках привидения, и мои печальные размышления вызывали страх, разочарование и долгое страдание. Лучше всего было бы верить в счастливые сны, чем в те, что выражали неуверенность и сомнение. Без проблеска надежды я не мог жить. Все земное было вечным, лишь подвергнутым изменениями и превратностями судьбы. Но в душе человека вечным не оставалось ничего. В своих снах я видел картины моего тайного становления, и если на несколько мгновений, как мне казалось, просыпался, то в этот момент подвергал себя внутренней ревизии. В действительности же я спал даже в этот краткий период просветления, и все же все настоящее и благородное в этой жизни охватывало меня и волновало, наполняя какой-то могущественной силой и восхищением. Таким образом, я вновь возвращался к прошлому, к тому человеку, свободному от сомнений, которым я был перед войной. Все отступало перед этим возвращением к прошлому, даже если я уже не был в состоянии найти к нему дорогу. Иногда мне казалось, что я снова. могу вернуться к той, моей собственной, жизни, такой, которая нравилась мне. И тогда я довольствовался маленькими радостями солдатской жизни, книге, бокалу вина, задушевной музыке и теплому вечеру в Эйфеле. Мне казалось, что жизнь моя складывается зачастую лучше, чем я ожидал, и спокойствие снова и снова возвращалось ко мне.