Бессилие и ужас в театре кукол
Шрифт:
Так, незаметно, прошёл весь день, в течение которого мальчик просто старался не отсвечивать и тихо читал себе. Было восемь вечера. Совсем опьянев, дед уснул, пока смотрел телевизор. Уже приготовились утка с курицей. Бабушка пригласила Марка за стол. На тарелке красовались ножка от курицы и гречка, запечённая внутри утки.
— А ты есть не будешь? — спросил Марк.
— Нет, у меня пост, я себе отдельно приготовлю позже.
— Ладно, — как-то неловко произнёс он и стал медленно есть курицу. — А почему она с кровью? Будто бы сыровата…
— Не знаю, это твой дед готовил.
Спустя всего полчаса мальчик мучился от такой невыносимой боли в желудке, что искренне желал вспороть себе живот, лишь бы спастись от этого гадкого чувства, будто внутри него эта самая курица ожила и танцевала
— Извини… — сказал он бабушке, попив воды, но она лишь отмахнулась.
— Иди отдыхай, я всё сама уберу.
Со страдальческой улыбкой, Марк ушёл в комнату и запрыгнул под одеяло. Прежде чем уснуть, он невольно слушал ругательства бабушки, а позже, уже за полночь, громкие маты и крики деда, проклинающего весь мир за то, что его не разбудили на новый год. Так он и прошёл, этот праздник. «Хотя бы не как в прошлый раз», — подумал на утро Марк. Ему, собственно, и не нравилось встречать праздники. Так что всё прошло вполне неплохо.
Спустя пару дней Марка отправили в магазин купить что-то не слишком важное или приметное, чтобы об этом говорить. Однако нужный ему магазин в то время был в самом центре города, возле банка, а потому дорога была долгой. Уже на обратном пути, Марк зашёл в небольшое дешёвое кафе, давно ему знакомое. Подойдя к стойке, он заказал самый дешёвый кофе и шаурму. Затем сел за столик и стал ждать. А по левую от него сторону разворачивалось интереснейшее действо.
— Вы не верите мне? — вскочив с ногами прямо на стол, спросил молодой парень лет двадцати. — А я… а я вам докажу, что не боюсь более смерти! Говорю же вам, что смерть — это ничто. Она вовсе не зло, ведь она естественна; она, может, вообще единственное, что у нас есть, помимо собственных мозгов. Смерть просто забирает нас туда, откуда мы пришли, чтобы дать место новым людей, она не страшна! Слышали про «волю к смерти», а? Все мы умрём и смерть наша — есть жизнь! А вот без неё было бы действительно страшно.
С этими словами он выхватил откуда-то из кармана револьвер, торопливо вытрес из него все пули и вставил обратно лишь одну. Затем прокрутил барабан и приставил дуло к виску. И стоило холодной стали коснуться его кожи, как он разом вспотел. Его рука слегка дрогнула, и он посмотрел на окружающих людей. Они же смотрели на его губы, которые так сильно дрожали, выдавая этим страх в полной наготе его. Парень всеми силами старался скрыть то, что его тело открыто выказывало: боязнь смерти, противоречиво заложенная в нас самой природой и часто так сильно нам мешающая. Марк в ту секунду подумал, что этот страх сравнивает нас — людей — с животными, и именно спуск курка сможет доказать то, что это на столе стоит Человек, а не животное. Настоящий, с собственной волей. Волей, которая превышает силу самой природы и самой жизни.
— Насколько это тяжело… пересилить нашу тягу к существованию? — Спросил он сам себя шёпотом. — Жутко… Но вдруг этот человек не настоящий? Что если им управляет он? Как отличить жизнь от театра, а людей от кукол, если ты родился и вырос на этой самой сцене? — Марк продолжал говорить с самим собой и глаза его, подобно тучам, застилала плёнка влаги. Будь этот мальчик постарше, мы бы увидели в этих слезинках отражение отчаяния, грусти и молчаливого принятие. Однако у него они отражали ненависть и вызов.
В то же время парень с пистолетом всё стоял и обводил присутствующих таким взглядом, что казалось, будто бы в его зрачках
С этого ракурса Марк мог легко мог разглядеть дырку в виске ещё не упавшего тела Человека и летящие в воздухе кусочки его мозгов. Те самые кусочки, которые составляли всю его личность. Мальчик с замиранием сердца всмотрелся внутрь и увидел целый мир через эту дыру в черепе. Мир и дыра были одним целым. Он смотрел на них, пока они, вдруг не посмотрели на него. После этого какая-то странная сила стала затягивать мальчика внутрь. Незаметно и легко он всем своим телом пролетел сквозь это отверстие и очутился в совсем другом мире. Всё перевернулось, изменилось, исковеркалось… И время будто бы сломалось. Марк крутился вокруг этой дыры, не в силах преодолеть её притяжения, то и дело пролетая сквозь неё. Туда и сюда, сквозь дыру в голове.
Никто не знает, как он добрался до дома. Всё, что помнил Марк лично, так это то, как лежал посреди зала, на полу, раскинув руки и ноги в стороны, и повторял: «Сейчас… я сейчас встану, только немножко полежу и сразу встану. Я просто каплю устал. Правда». А затем всё вновь закрутилось и перемешалось в сплошную кашу. Там, где он был, не было ни будущего, ни настоящего, ничего, о чём можно было бы сказать, был лишь он: молодой и по-странному живой, летящий в космосе и наблюдающий за разноцветным маревом. Кругом происходило ничто, а так же неописуемые события, такие яркие и бесконечные; бесконечные… «Как всё-таки хорошо было бы лежать в комнате, в которой ничего не происходит…» — думалось ему. И всё-то его раздражало в этом странном месте.
1.5 Бесполезное пророчество
1.5
В какой-то момент его бессмысленное и никому не нужное путешествие оборвалось. Он выпал из него, будто на трассе метаразума некто оставил открытым люк, в который мальчик и провалился. Падение его сопровождалось звенящей тишиной. Что есть страх и что есть крик? Марк забыл об этом, забыл о том, что нужно паниковать при падении, и поэтому просто существовал, не думая ни о чём и ничего не чувствуя. В молчании же он и рухнул во что-то тёплое, влажное и мягкое, как перина. Коснувшись земли, Марк услышал всплеск и короткий писк. Было темно. К мальчику стала возвращаться человечность. Скоро он очнулся от своего сна и начал шевелиться. Пока ещё его тело лишь чуть дёргалось и дрожало, ровно как и его разум, но постепенно движения становились всё более активными и живыми. Его пальцы сжимались, стискивая в кулаке нечто, напоминающее слизь, внутри которой ещё и плавали кусочки чего-то твёрдого, но легко крошащегося, как крошки засохшего хлеба. Лежать в этом было приятно и тепло, ведь слизь имела температуру разгорячённого человеческого тела, а под ней покоился пол: тоже мягкий и податливый, но напоминающий по ощущениям скорее кусок свежего мяса.
Медленно Марк приподнялся над землей и сел. Какая-то тяжесть давила на его грудь и едва заметно тянула вниз. Мальчик опустил руки на низ живота и стал медленно вести их вверх. Посреди грудной клетки он нащупал комок шерсти. Сначала, только дотронувшись до него, Марк отдёрнул руку в сторону и весь напрягся, даже шею, и ту мышцы сдавили, будто бы верёвкой. Ему показалось, что нечто гадкое растёт прямо из его груди. Секунду или две он сидел на месте, пытаясь перебороть чувство омерзения, после чего снова дотронулся до комка на груди, но одним лишь мизинцем. Несколько раз он тронул едва различимый в темноте силуэт кончиками пальцев: всеми пятью, по очереди; а затем схватил его и разом отодрал от груди. Перехватив комок, мальчик потискал его, покрутил, повертел и пришёл к выводу, что это не что иное, как дохлая крыса. Видимо, тот писк, который Марк услышал при приземлении, был её последним издыханием. И только осознание этого добралось до заиндевевшего сердца, как Юмалов ощутил себя чем-то вроде неумолимого божественного рока, ниспосланного разгневанным демиургом на провинившуюся крыску. Переваривалась эта мысль внутри Марка недолго, так что совсем скоро он цокнул языком и выплюнул её, мгновенно забыв.