Бессмертник

Плейн Белва

— Да какие у меня беды? — запротестовала Анна. Будто, если сказать, что их нет, они и вправду исчезнут.

— Ну и хорошо! И прекрасно! Господи, что бы я без Джозефа делала? Он мне так дешево сдает квартиру! Анна, он для меня царь и Бог! Нет, на детей я не жалуюсь! У них свои дети, дела идут ни шатко ни валко, я никому не навязываюсь, не хочу быть в тягость. Так, а это что за комната? Наверно, Эрика?

— Да, здесь живет Эрик. Мы, как узнали, что он приедет, сменили тут всю мебель. Выбрали посветлее, повеселее.

Письменный

стол пришлось вернуть в магазин: Эрик привез свой собственный, тяжеловесный реликт восемнадцатого века. Но они не перечили. Этот стол был ему, как видно, очень дорог. Он поставил на него фотографии матери и дедушки с бабушкой. А над столом повесил потемневший портрет мужчины в узком старомодном галстуке. «Это мой прадедушка Беллингем. Вернее, прапрадедушка. Он был героем Гражданской войны. А у вас есть портреты предков?» — спросил он у Джозефа, и тот на миг подумал, что мальчик издевается. Но нет, конечно, нет, он спрашивал совершенно искренне. «Там, откуда я родом, портретов не писали», — мягко ответил Джозеф.

Около стола Эрик прибил полку для книг. Все до единой книги — о птицах: определитель, справочники, энциклопедии. Однако на вопрос Анны он ответил: нет, орнитология его не особенно интересует. Больше вопросов Анна решила не задавать. Селеста разведала, что стол вовсе не Эриков, а бабушкин, она всегда за ним работала. Может, и с книгами о птицах связаны какие-то воспоминания?

Нельзя не признать, что тамЭрика растили с любовью и заботой. И как же грустно, как страшно устроена жизнь! Как, должно быть, тяжело было этой женщине после стольких лет высокомерного отчуждения обратиться к Джозефу и Анне! «Сколько отваги надо иметь перед лицом такой смерти», — сказала Анна Джозефу в те дни.

Руфь прервала ее размышления:

— Джозеф-то, верно, как всегда: звезду готов с неба достать?

Анна улыбнулась. Конечно, готов. К приезду Эрика он забил шкафы и полки в его комнате одеждой и книгами, купил фотоаппарат, коньки, теннисные ракетки, радиоприемник, проигрыватель. Хотел даже телевизор купить, специально для Эрика, хотя в гостиной, внизу, уже стоит один, а большинство этой роскоши пока вовсе не имеет. Но тут уж Анна сказала твердое «нет». В своей комнате мальчик должен делать уроки и читать, а не смотреть телевизор.

На кровати Эрика — раскрытый альбом с фотографиями. Руфь тут же сунула туда нос.

— Это дом, где он жил?

— Да. Посмотри. Эрик не будет против.

Весь альбом посвящен Брюерстону, под каждой фотографией аккуратно проставлена дата.

«Я вижу, тебе понравилась машина, которую мы прислали», — сказала Анна Эрику, наткнувшись в этом альбоме на карточку, где он, семи- или восьмилетний, восседает в огромной игрушечной машине.

«Ее прислали вы?»

«А ты не знал? Мы посылали тебе очень много вещей. Лошадку-качалку, роликовые коньки, двухколесный велосипед». — Она осеклась. Вдруг мальчик

подумает, что она хвастается?

Джозеф присоединился к женщинам только за обедом. Руфь на все лады склоняла своих соседей по кварталу — беженцев из Европы:

— Такие надменные, обидчивые, лопочут по-немецки — по-английски словечка не выучили. Да какие они американцы? Без году неделя! Кто десять лет тут прожил, кто пятнадцать. А я без малого пятьдесят!

«Дочери Американской революции против потомков первых поселенцев», — с усмешкой подумала Анна.

После обеда вышли на веранду. День для октября выдался не особенно теплым, но все же солнце слегка пригревало, ласкало кожу.

— Куда, черт побери, запропастился Эрик? — проговорил Джозеф. — Мы собирались покупать ему футбольную форму, шлем…

— Скоро придет, — успокоила его Анна. — А пока отвези-ка Айрис и Тео корзинку со штруделем. На малышей заодно посмотришь.

— Прекрасная идея! — с облегчением сказал Джозеф.

— Значит, у Айрис все в порядке? Джозеф провез меня мимо ее дома. Не скажу, что красиво, но стоит, должно быть, целое состояние!

Бедная Руфь! Ее шпильки уже давно никого не задевают.

— Да, у Айрис все сложилось как нельзя лучше.

— И сразу столько нарожала! Впрочем, в таком возрасте долго раздумывать нечего. И все-таки, Анна, я была права. Я всегда говорила, что Айрис не к лицу молодость, а с годами она выправится.

Анне хотелось ответить: «Айрис всего тридцать один год. Что это, если не молодость?» Но стоит ли спорить с Руфью? И она сказала:

— Я приготовила на ужин тушеное мясо по твоему рецепту. Ты дала его мне, когда я выходила замуж, и лучше я за всю жизнь не придумала.

— Ты встаешь к плите, когда на душе тяжело, — сказала проницательная Руфь. — Я знаю тебя не первый год. Ты готовишь, а я шью. Шью внучкам платья, которые они, верно, и не носят.

Анна промолчала.

— Почему бы тебе куда-нибудь не съездить? Сидишь тут сиднем! А ты съездила бы в Мехико, к брату. Вы ведь тысячу лет не виделись.

— Двадцать лет. Но не можем же мы уехать и оставить Эрика.

— Да, пожалуй. Скажи, а как вы собираетесь его воспитывать? Я имею в виду — в какой религии? Кем он вырастет?

Анна вздохнула:

— Сказать по правде, не знаю. Айрис как-то предположила, что Эрику хочется на службу, в церковь. Нам-то с Джозефом это и в голову не приходило. Джозеф ответил: «Ладно, отведу». — «Не просто отведешь, — говорит Айрис, — а войдешь туда вместе с ним. По-вашему, ребенок в таком возрасте может сидеть в церкви один?» Короче, мы отвели его в большую епископальную церковь, здесь в городе. Знаешь, так было странно… И как, должно быть, удивлялись прихожане в церкви — ведь нас тут многие знают. — Анна замолчала, вспоминая чудесные, торжественные звуки органа, пение, чистый звонкий голосок Эрика. Все так возвышенно, так празднично.