Бессмертник
Шрифт:
Пол убрал со стола, и они сели на ковер перед камином. Взглянули друг на друга и — быстро отвели глаза, как двое людей, которых едва познакомили и тут же оставили наедине.
Анна искала слова, чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Ты останешься дома или вернешься в Европу?
— Вернусь. Пока не начнется война, а она, поверь, не за горами, поживу в Лондоне. Потом надо будет выбираться.
Она растерялась.
— Но ведь твоя работа, твой банк — здесь.
— Я там по другим делам.
Она поняла, что
— Почему, собственно, не рассказать тебе? Я езжу в Германию, пытаюсь вызволить наших людей из концлагерей и тюрем. Это непросто — надо изыскать деньги, потом выйти на нужные контакты. За деньги нацистские головорезы продадут родную мать. Но беда в том, что денег мало и спасти удается очень немногих — кому посчастливится, о ком мы узнаем раньше, чем о других.
— Так вот что значит «много работы».
— Да. И поверь, иногда кажется: разорвется сердце. Когда понимаешь, что все твои усилия — капля в море. И когда видишь спасенных… Я сам встречал одного человека на французской границе. Вместо глаза — провал, дыра; во рту ни единого зуба. Он профессор-бактериолог, вернее, был бактериологом. Но это уже не человек, и вернуться к своей профессии он наверняка не сможет.
— Так ты сам ездишь в Германию? — поняла вдруг Анна. — Но это же опасно!
— Спорить не буду. Конечно, я — американский гражданин, и это до некоторой степени защита. Но я еще и еврей, поэтому исход каждой такой поездки непредсказуем. Люди там исчезают мгновенно и незаметно. Американское посольство не сможет никого ни в чем уличить.
— Господи, что же будет, чем все это кончится?
— Господь, может, и знает. А я нет. Но стараний оставлять нельзя. Мы еще работаем в Палестине. Англичане ставят палки в колеса, но для многих и многих Земля обетованная станет единственным домом, поэтому предстоит великий, титанический труд. Только… прости… я не вправе об этом говорить.
— Я представляю, о чем идет речь, хотя очень смутно. Лишних денег у нас в доме нет, но Джозеф послал чек на прошлой неделе, наскреб кое-как и послал… Пол, постарайся, чтобы тебя там не убили.
Он улыбнулся:
— Разумеется, постараюсь. Но кому-то ведь надо и рисковать. И такой человек, как я — бездетный, со средствами, достаточно молодой и энергичный, — должен выполнить свой долг.
Он сказал это буднично и просто. Глаза Анны наполнились слезами. Он успел их заметить, хотя она тут же отвернулась.
— Анна, что с тобой?
— Тебе, наверно, покажется… тебе покажется, что моя жизнь состоит из одних несчастий! И действительно, в ней столько всего, даже поверить трудно…
— Ну, скажи, что?
— Мой брат в Вене. Он, и жена, и дети — все погибли в Дахау. — Она закрыла лицо руками.
Пол провел рукой по ее волосам.
—
Его плечо такое крепкое, надежное; под ее щекой — шершавая ткань костюма.
Анна пробормотала:
— Точно лунатики, бредущие по краю пропасти. С тех пор как мы потеряли Мори, меня гложет страх. Я стараюсь не поддаваться, но внутри постоянно один и тот же вопрос: какой новый ужас ждет нас завтра?
— Дорогая моя, это — дело случая. Игральные кости. Тебе выпало все разом. Все. И больше никаких бед не будет.
Повернув к себе ее лицо, он поцелуями снял слезинки с ресниц, поцеловал мокрые щеки, нашел губы…
Целительное тепло и сила, а в них — утешение и покой. Тихо вскрикнув, она прижалась к нему всем телом, и горькая саднящая боль стихла, отпустила… Она откинулась на ковер и глядела на пламя, а он быстро и бережно расстегивал ее платье. Еще мгновение она видела свою руку, протянутую к огню, прозрачные пальцы. Потом — его сияющие глаза. И больше не было ничего, кроме требовательного, голодного желания. И надо разом: и утолить его сполна, и продлить эту восхитительную, блаженную муку до бесконечности. Длить вечно.
А после долгого, сладостного шторма наступил штиль — по-прежнему в объятиях Пола. И сон, спокойный умиротворяющий сон.
Пол сидел рядом, на ковре, и тревожно вглядывался в ее лицо.
— Я боялся, что тебя снова будет мучить совесть.
Она поморгала, сощурилась от света.
— Нет. Как ни странно.
— Тогда о чем ты думала, прежде чем открыла глаза?
— Ни о чем. Просто проснулась.
— Нет, ты проснулась уже несколько минут назад. У тебя дрожали веки.
О, его острый, приметливый взгляд! От этого человека ничего не скроешь.
— Ну ладно… Я думала о том, как всю жизнь, вспоминая тот, первый раз, я пыталась понять: вправду ли чудо было или все это игра воображения?
— Ну и как?
— Чудо было…
Он засмеялся:
— Ну вот и хорошо.
Он так победительно счастлив. Анна улыбнулась, засмеялась. Впервые за многие месяцы. Хотя горе никуда не ушло, оно в ней, внутри, и, как только минет этот недолгий час, оно снова накатит и захлестнет тяжелой волной.
Словно прочитав ее мысли, Пол сказал:
— Знаешь, я однажды слышал такую историю. В одной семье умер ребенок — трагически, нелепо погиб. И вот, когда муж и жена вернулись из больницы или с похорон, он позвал ее в постель. Она страшно рассердилась, ему стало безумно стыдно. Короче, они совершенно не могли друг друга понять. Что ты об этом думаешь?
— Как что? Он ждал утешения, хотел нежности, любви! Неужели она не почувствовала? Ведь когда тебе одиноко, когда все внутри оборвалось и умерло, любовь — такая любовь — возвращает из могилы. Это самое живое, животворное, что можно сделать… Да, я его понимаю.
Английский язык с У. С. Моэмом. Театр
Научно-образовательная:
языкознание
рейтинг книги
