Бессмертник
Шрифт:
Анну обуял отчаянный, панический страх.
— Почему? Чего ты можешь не знать?
Он помолчал.
— Ну, раз уж мы заговорили… — повторил он. — Знаешь, когда я потерял голову?
— Даже не представляю, — солгала она.
— Когда Пол Вернер прислал эту картину с женщиной, якобы похожей на тебя. Я старался не показывать, но я совершенно обезумел.
— Но это было так давно! С тех пор прошли годы! Я считала, что мы выяснили и покончили с этим еще тогда!
— Да, верно. Глупо, конечно, но у меня эта история
— Обидно изводить себя из-за ерунды, — мягко сказала Анна.
— Ты абсолютно права. Но ответь раз и навсегда — только не сердись: ты любила его? Я не спрашиваю, любил ли он тебя, потому что это очевидно, да я и не возражаю. Но я хочу знать: ты его любила? Да? Анна?
Она глубоко вздохнула:
— Я никогда его не любила.
Я пережила такую тягу, такую тоску, такие муки желания, они и сейчас еще возвращаются. Часто. Но ведь это не любовь. Или? Или?.. А будь я сейчас женой Пола — нуждался бы он во мне так, как Джозеф? И может ли совершенство — а это было совершенство — длиться?
Джозеф заулыбался:
— Я верю тебе, Анна.
— Ты не станешь больше к этому возвращаться? Покончено с этим?
— Покончено.
Если бы я сама могла быть уверена, Джозеф. Все бы отдала, лишь бы не причинить тебе боли. Ты и не знаешь, как дорог ты мне стал за эти годы. И это очень странно, потому что мы совсем разные люди. У нас разные вкусы, разные взгляды. Но я могла бы, не раздумывая, отдать за тебя жизнь.
Так, значит, это и есть любовь? В конце концов, любовь только слово, такое же, как тысячи других слов. Повтори его несколько раз, и оно обессмыслится. Дерево. Стол. Камень. Любовь.
— Анна, любимая моя, погаси свет… Иди ко мне.
Халат упал на стул с шелковым шелестом. Ветер снова ударил в окно, слабо задрожали стекла. Она ощупью пробиралась к кровати по темной комнате, а мысли по-прежнему теснились, наскакивали друг на друга, бежали вперед и вперед.
Нас гонят по жизни переменчивые ветра: сдувают под безжалостные колеса, возносят к благодатным солнечным садам. И без всякой причины, без всякой видимой причины…
Книга третья
РАВНИНЫ
У дедули синий «крайслер» с откидывающимся верхом. Откинут он практически всегда, даже в этот солнечный, но холодный апрельский день. Дедуля считает, что свежий воздух — лучшее лекарство от всех болезней. Ноги у него почти не действуют, и машина управляется вручную. Передвигаясь рывками, на костылях, дедуля напоминает Эрику краба. Но стоит ему извернуться и вскинуть тело на переднее сиденье, он становится таким, как все: заправский водитель в кепочке, с трубкой в зубах. Ни за что не скажешь, что калека. Может, поэтому он и любит садиться за руль.
— Что ж, молодой человек, — произносит он, — проверьте дверцу и нажмите кнопку, чтобы
Он вставляет ключ в зажигание, но не поворачивает — прислушивается. Из небольшой рощицы между конюшней и озером доносится слабое, мелодичное «фьюить-уить». Дедуля прикладывает палец к губам:
— Тсс… Знаешь, кто это? Лесной чибис. Близкий родственник восточного чибиса.
— Как он выглядит?
— Серый, а на крыльях по белой поперечной полосе.
«Фьюить-уить! Фьюить-уить!»
— Если выйти из машины, я его увижу?
— Возможно. Надо тихо-претихо прокрасться под деревья, сесть и сидеть там не шелохнувшись, почти не дыша. Пожалуй, я тебя завтра научу пользоваться биноклем.
Машина плавно трогается и катит по аллее, потом направо — за ворота — и выскакивает на главную улицу Брюерстона.
— Надо заправиться, — говорит дедуля. — Достань-ка книжицу с талонами на бензин, там, где перчатки. Нашел?
Владелец автозаправочной станции возится с чьей-то машиной. Увидев их, он выпрямляется и тщательно вытирает черные от масла руки.
— Добрый день, мистер Мартин. Бензинчику подлить?
— Будь так добр, Джерри. Сегодня у Эрика день рождения, празднуем на широкую ногу. Вот, поехали кататься.
— Поздравляю, поздравляю… Небось уже девять? Или десять?
— Семь, — уточняет польщенный Эрик.
— Да ну? Дня такого возраста прямо богатырь.
Дедуля заводит машину, и они едут по главной улице к озеру.
— Куда теперь?
— Я составляю завещание для Оскара Тоджерсона. Знаешь его ферму? Хочу заглянуть к нему, показать кое-какие идеи. Ему ко мне сейчас трудно выбраться, время горячее — сев. А у нас с тобой есть хороший повод прокатиться.
Вдоль дороги зеленеют рощицы, между ними мелькают пока еще пустые, заколоченные дачи. Сквозь деревья, на просвет, поблескивает озеро. Потом дорога, вильнув в сторону от воды, взбирается на гребень холма и — прямая как стрела — спускается в долину, разрезая надвое поля и фермы. Какой-то фермер вспахивает огромное, неоглядное поле. Впереди него буреет сухая, точно корка, земля с остатками колосьев, а позади она ложится темная и влажная, похожая на тающий шоколад. Мощные битюги мерным, неспешным шагом тащат плуг в гору.
— Давненько не пахали на лошадях, — говорит дедуля.
— А как иначе?
— Тракторами. Но сейчас война, бензина нет. Вот лошадки и взялись за дело. Э, гляди-ка!
Стайка птиц взмывает в поднебесье и, снова скользнув вниз, принимается кружить-танцевать на просторе.
— Ласточки, — определяет дедуля. — Как же я любил наблюдать за птицами, если б ты знал! Мне посчастливилось увидеть пернатых, которых орнитологи выслеживают годами. А когда мы жили во Франции, я выучил столько новых птичьих имен — целый словарь. Помню, как я впервые услышал, а потом и увидел соловья. Это такая радость, такая радость…