Бессмертник
Шрифт:
На кровати костюм и чистое нижнее белье. Рядом выходные туфли. Он так счастлив, так возбужден! Собака! Красная машина с фарами от Мейси из Нью-Йорка. Эрик этого Мейси не знает, но он наверняка хороший и добрый, раз прислал такой потрясающий подарок.
— Ур-р-ра! — вопит он и, взвизгнув от восторга, начинает кувыркаться на ковровой дорожке около ванной. Еще кувырок, еще и еще. Наконец он утыкается в стену. Интересно, где держать машину? Может, в гараже? Надо немедленно выяснить!
Дедулина и бабулина комнаты в другом конце коридора. Оттуда доносятся едва слышные
Он подходит к двери. Они у деда. Вдруг бабулин голос чуть возвышается, и он различает слова:
— Как я могла утаить? Ведь рядом был Тедди. Он бы все равно проговорился. Прости, Джеймс, но другого выхода я не видела.
— Они согласились ради блага ребенка прервать любые отношения! Нельзя расшатывать ему нервы. Почему они не держат слово?
— Они его не нарушили. Мне кажется, они решили, что подарок… ко дню рождения… Ох, не знаю! Но им хочется что-то подарить!
— И эта показная расточительность! Машина стоит долларов сто.
— Не меньше. Я пошлю им уведомление, что посылка получена. Но, Джеймс, мне их все-таки жалко…
— У меня одна забота — Эрик, — резко говорит дед.
— Ну, разумеется.
Слышится шорох, словно кто-то встал со стула. Эрик спешит скрыться в своей комнате. Почему они сердятся на Мейси? За такую красивую машину! Она лучше, чем все игрушки Тедди, вместе взятые! Тедди бывает иногда очень противным. «Тебе, наверно, ужасно плохо без родителей», — говорит он. Нет же, нет! Ему не ужасно и не плохо. Дедуля и бабуля делают для него все, они его любят. Так что вовсе ему не плохо! Он представляет себе Тедди и показывает ему язык. А у тебя нет такой машины, Тедди! И щенка Джорджа у тебя тоже нет!
Да, странная история с этим Мейси. Прошлой зимой он прислал коньки — даже не на Рождество. Помнится, и тот подарок был дедуле с бабулей не по вкусу. Ну и ладно! Зато у него есть коньки, а теперь вот и машина!..
На обед подают бифштекс с жареным луком, чай с печеньем и вообще все его любимые кушанья. Тедди дарит ему воздушного змея. Бабуля с дедулей купили игрушечный парусник с высокой — по пояс Эрику — мачтой. Он будет запускать его на озере. Миссис Мейтер испекла шоколадный торт с белой глазурью и воткнула в него семь свечек. Нет, даже восемь, потому что одну полагается задувать в честь наступающего, восьмого года жизни. Прежде чем внести торт, она гасит в столовой лампы и люстру. Свечи вплывают в темноте, и все дружно поют «С днем рождения». Эрик задувает свечи и отрезает первый кусок.
— Какое желание ты загадал? — спрашивает Тедди, но бабуля говорит:
— Если расскажешь, не сбудется.
И он не рассказывает. На самом деле он толком и не знает, что надо загадать. Ничего особенного он не желает, только чтобы сейчасдлилось всегда. Чтобы все в его жизни оставалось так, как есть…
И
— Чудесный день рождения, правда? — говорит она и тушит свет.
Он лежит в тепле и словно куда-то уплывает. Еще не вполне стемнело. За окном вечер, весенний вечер. Квакает лягушка, раз, другой, снова и снова, призывно и резко. Свистнула птица — верно, решила, что уже утро. Свистнула и умолкла. Завтра он выследит чибиса, покатается на машине и спустит на воду парусник. Надо только достать веревку, длинную-длинную. И еще он доест остатки торта. Семь лет. Сегодня ему исполнилось семь лет. Семь…
Снова заквакали лягушки.
Джозеф шагал по Мадисон-авеню. Параллельно в витринах двигалось его отражение: походка решительная, быстрая, руки высоко вскидываются — в такт каждому шагу. Он и не знал, что так сильно размахивает руками при ходьбе.
Он в хорошей форме. Даже не скажешь, что ему столько лет. Просыпаясь по привычке в шесть утра, он непременно делает зарядку. И диету соблюдает, хотя не очень строгую — потолстеть ему явно не грозит. Анна завидует: ей приходится неделями сидеть на твороге и салатах, чтобы сохранить фигуру. Он-то всегда твердит, что ей лишний вес ничуть не повредит, даже украсит, но слышит в ответ, что его вкусы неисправимо старомодны. А какие еще прикажете иметь вкусы в пятьдесят пять лет?
Впрочем, теперь это отнюдь не старость. Трудно представить, что отец, когда умер, был всего на два года старше. Да, главное — воля. Когда ее теряешь, наступает старость. Он волю сохранил и готов благодарить за это судьбу снова и снова. Он возродил — из руин, из пепла — благополучие своей семьи. Ну, если не возродил, то, по крайней мере, положил начало возрождению. А судьба не каждому дает второй шанс, не каждому. Бедный Солли. Руфь так и живет в трехкомнатной квартирке, которую Джозеф отвел ей в доме на Вашингтон-Хайтс — в том самом доме, на покупку которого Анна когда-то занимала деньги. Смешно, но этот дом для него вроде талисмана. Вряд ли он станет его продавать, даже в тяжелую минуту. Да и как продашь, если там живет Руфь? И даже платит за квартиру. Он предлагал ей жить бесплатно, но она ни за что не соглашалась, и он ее за это уважает. Окажись он — упаси Бог! — на месте Руфи, поступил бы точно так же.
Дожидаясь зеленого света на переходе через Пятьдесят шестую улицу, он бросил случайный взгляд на одну из витрин — и его снова объяла печаль утраты. Портрет покойного Рузвельта в черной рамке. Президент умер две недели назад. Для Джозефа эта смерть стала личным, глубоко личным горем. Строгим горем, как строг был траурный кортеж: от вокзала, куда гроб прибыл из Джорджии, вдоль Пенсильвания-авеню медленно и скорбно вышагивал конь с повернутыми назад сапогами в стременах. Символ павшего в битве командира. Воина. О, это был храбрец. Джозеф знал, что не раз еще вспомнит президента, его уверенный голос, несущийся из динамика. Красивый голос.