На Суворовский загляну:Серый дом привлечет вниманье:Учреждение, а в войнуРазмещался госпиталь в зданье.
* * *
Был обычным больничный быт,Хоть блокадные дни летели.Кто лишь ранен, а не убит —Тот нуждается и в постели,И во всяком белье другом,А белье нуждается в стирке.На Четвертой – с прачечной дом,Там Анюта стирает, дыркиЗалатает на простынях —Вот и снова бельишко в деле.Там в чугунных больших котлахГреют воду, и можно в телеОщутить от нее тепло —Вот и меньше
одной заботой.И Валюшке опять везло —С мамой тащится на работуИ сидит, привалясь спинойК чану теплому и читая.Остается война – войной,Но в согревшемся жизнь не тает.
* * *
В детской памяти след неярок,Мы ходили туда не раз —Навещала подруг-товарокБаба Аня. И детских глазВпечатленье храню и я:Были прачечной мрачны своды,Загляну, испуг затая, —Пар над чаном с водою…ГодыБыстро движутся, уносяПостаревших военных прачек.Дом снесен, а забыть нельзя —Вехой жизненной обозначен.
Часть 6
Чудо о книгах
Книги – ладные корабли,Уносящие в мир чудесныйОт блокадной больной земли.Не последнее в жизни местоЗанимали у Вали вы.Хоть и было книг очень мало,В днях не сгинула болевых,Потому что взахлеб читала.Помогали укрыться ейОт бомбежек стихи и сказки.Среди самых голодных днейКак диковинные салазки,Ускоряясь с крутой горы,Уносили ее далеко,Открывая пути в миры,Где живет чудак Верлиока,Где Марийка бежит домой,Не боясь по пути обстрела,Где царевич Иван – герой —Лишь за правое бьется дело.Там всегда погибает Змей,Что напал на родные рощи.В книжках пишется для детейВсе, как в жизни, но ярче, проще:Без жестоких наплывов злаИ без ненависти-отравыБудет наша Земля светла —Книги лучшие в этом правы.Признавалась мама потом:Голод будто почти не мучил,Если в руки ей новый томПопадался подарком лучшим.
* * *
Чудо – книги уметь читатьТак, чтоб хлебом насущным стали!Сохраняет на полке матьТех друзей, что ей жизнь спасали…И нельзя мне без спроса, вдругКниги в беленькой кальке тонкойВзять из шкафа, не вымыв рук, —Это знала еще девчонкой.
Часть 7
Чудо о лампадке
1
Нам не открыты сроки рубежей,Рождений и смертей неясны даты.По счастью, мы не ведаем межей,Что отсекут от близких нас когда-то.Без этих дат нам легче проживать,Надеяться и верить в снисхожденьеК молящему о жизни. Страхов ратьЗамедлит непреклонное круженье…Но вьюгою в окно стучит война,Ломая рамы грубым произволом,И всякая душа поглощенаЗаботой удержаться в теле квелом.Что может поддержать в немую стынь,Заставит вновь собрать наутро силыИ верить: принесет весна теплынь,Умножив расстоянье до могилы?Молилась Анна Богу горячоНастолько, что морозы отступалиОт сердца и иссохшее плечоОпорой твердой было дочке Вале.Так многие молились в трудный часВ насквозь промерзшем смертном Ленинграде,Но скольких все же Бог – увы – не спасВ ужасной, нескончаемой осаде!На всех не набралось тогда чудес,Ведь чудо – это только исключенье.И принял
город наш тяжелый крестНеясного, но важного значенья…
2
Говорила мама о лампадке,Что в углу светила всю войну.Огонек неяркий, слабый, шаткий.Чем его питали – не пойму,Но горел, шептал в ночи на ухо,Вопреки бесчисленным смертям:«Продержись, давай, не падай духом —Все преодолеть по силам нам».И пока светил, не угасая,Верилось Валюше: все пройдет —Голод, страх, ночная вьюга злая;Солнышко растопит зимний лед…Светлый лик на старенькой иконе —Строгий взгляд взыскателен и добр…Что еще поддерживало, кромеВеры? И войне наперекорЧудодейство искренней молитвыАннушкиной, может быть, спаслоМужа: он вернулся после битвы,Чтобы счастье в доме проросло.Может быть, у Вали не случайноВерою сестренку назовут.Умолкаю. Потому что тайна —Сил души неоценимый труд.И сейчас та самая лампадкаТеплится у мамы в уголке,Светом высочайшего порядкаУтверждая – в Божьей мы руке…
Заключение
Два слова: чудо, волшебство…Обманчиво понятий сходство.Волшебник – фокусник. ЕгоСтарания – забавы просто.Пусть даже помыслы добры,Но несерьезно, в самом деле,Без спичек зажигать костры,Таскать из шляпы карамели…А чудеса – иной расклад.Вы можете не верить в чудо,Когда о жизни говорятОбычных буден пересуды.Но если захлестнет бедаИ наглый взгляд безглазой смертиВ упор нацелится – тогдаВы в чудо накрепко поверьте.Ведь чудеса – они от насСамих зависят большей частью.И если Бог кого-то спас,Людское было в том участье.Земля измучена войной,Мы все живем в огромном тире,Но дружбой, верой, добротойХранима человечность в мире.
Юлия Андреева
Девочка и война
– Элина, расскажите про войну?
– Мне трудно вспоминать как это было: не то, чтоб не хочу или забыла, а нужно говорить за всю страну.
Николай Манацков
Над черным полем порхали белые уголки солдатских писем, они вылетали из развороченного бомбой черного, обгорелого чрева пульмановского вагона, беспомощно кружась в пахнущем гарью воздухе и оседая на черную выжженную землю. Письма с фронта домой, весточки из дома.
Кто теперь соберет в поле черном их белый урожай? Кому собирать?
В который уже раз Элина просыпалась в холодном поту, давясь слезами и собственным бессилием. А действительно, что она могла тогда сделать – худенькая девчонка в санитарном вагоне, когда их поезд летел сквозь эту белую метель чьих-то надежд и тревог? Не скажешь же: «дяденьки, тетеньки, давайте остановимся и вернем все на свои места». Не бросишься в обугленную степь за чьим-то ускользающим счастьем.
Элина отвернулась от окна, беспомощные как и она сама, раненые со слезами на глазах смотрели на белую метель солдатских писем. Стараясь не плакать, Элина лепетала слова утешения, говорила, что письма обязательно кто-нибудь соберет, что они непременно доберутся до адресатов.
Черно-белый ужас недавней войны вот уже сколько лет нет-нет, да и пробирался в сны Элины, заставляя ее переживать все снова и снова.
Доброволец
Когда началась война, Элине было 13 лет – явно непризывной возраст, да еще и девочка. Тем не менее, Элина отправилась в госпиталь, где в то время служил ее отец, и попросила пропустить ее в штаб. Конечно она могла попросить отца, дать ей работу в госпитале, но не такой характер у Элины, чтобы позволить себе хотя бы небольшую поблажку. Поэтому приметив у дверей часового, девочка смело направилась к нему.
– Пропустите меня к комиссару.
Оказалось, без пропуска нельзя. Удачно, что много раз, сокращая путь до отцовского кабинета, Элина перелезала через ограду, так что и в этот раз она воспользовалась привычной дорогой. Самое начало войны, часовые еще вели себя расслабленно, и не пальнули в сторону забравшемуся на охраняемый объект постороннего.
В штабе она отыскала кабинет комиссара, вошла и с порога: