Бессонница
Шрифт:
Наконец, собрав все свое мужество, он подошел к скамье.
— Привет, Билл, — тихо окликнул он соседа. Мак-Говерн взглянул на него покрасневшими, полными слез глазами и смутился. Снова промокнув глаза, он попытался улыбнуться:
— Привет, Ральф. Застал меня распустившим нюни. Извини.
— Все нормально, — присаживаясь рядом, успокоил его Ральф. — С кем не бывает. Что случилось?
Мак-Говерн повел плечами, затем снова притронулся платком к глазам. — Ничего особенного. Я страдаю от эффекта парадокса; вот и все.
— И что это за парадокс?
— Нечто весьма
— У него воспаление легких. Сегодня или завтра его племянница отвезет моего друга в больницу, там ему сделают пневмоторакс. Возможно, это немного поддержит его, но он определенно умирает. И я отпраздную его смерть, когда та придет. Думаю, именно это и угнетает меня больше всего. — Мак-Говерн помолчал. — Ты и слова не понял из моего спича, правильно?
— Да, — согласился Ральф. — Но это ничего.
Мак-Говерн, взглянув на него, фыркнул. Хриплый, приглушенный слезами звук, но Ральф подумал, что это все-таки смех, и рискнул улыбнуться в ответ:
— Разве я сказал что-то смешное?
— Нет, — ответил Мак-Говерн, легонько хлопнув Ральфа по плечу. — Просто я посмотрел на твое лицо, такое честное, искреннее — ты словно открытая книга, Ральф, — и подумал, как сильно ты мне нравишься. Иногда мне хочется быть тобой.
— Только не в три часа утра, — тихо возразил Ральф.
Мак-Говерн, вздохнув, кивнул:
— Бессонница?
— Правильно. Бессонница.
— Извини мой смех, но…
— Не надо никаких извинений, Билл.
— … Но, пожалуйста, поверь мне, это был смех восхищения.
— Кто твой друг, и почему хорошо, что он умирает? — Ральф уже догадывался, что именно лежит в основе парадокса Мак-Говерна: не всегда ведь он был таким непроходимым тупицей, как иногда казалось Биллу.
— Зовут его Боб Полхерст, и его пневмония весьма кстати, потому что с лета 1988 года он страдает болезнью Альцгеймера.
Именно так подумал Ральф… Хотя в голову ему приходила и мысль.
СПИДе. Интересно, был бы этим шокирован Мак-Говерн? — Ральф почувствовал легкий прилив веселья. Но тут же, посмотрев на друга, устыдился своей веселости. Ральф знал, что, когда дело доходило до уныния и подавленного состояния, Мак-Говерн прикрывался маской иронии, но не верилось, что печаль Билла по старому другу от этого становилась менее искренней.
— Боб заведовал отделением истории в средней школе Дерри начиная с 1948 года — тогда ему было не больше двадцати пяти, — и проработал в этой должности до 1981 или 1982 года. Он был великим учителем, одним из тех зажигательных, умных людей, которые зарывают свой талант в землю. Обычный венец их карьеры — руководство отделением, к тому же они еще ведут занятия сверх нагрузки только потому, что не умеют говорить «нет». Боб абсолютно не умел этого делать.
Мать с сынишкой прошли мимо них в сторону летнего кафетерия.
Лицо ребенка светилось — нежную прелесть его подчеркивала розовая аура, спокойными волнами переливающаяся вокруг маленького подвижного лица.
— Пойдем
— Сначала чего-нибудь перекусим, хорошо? Мамочка голодна.
— Хорошо.
На переносице мальчугана виднелся едва заметный шрам, и здесь розовое свечение ауры сгущалось, переходя почти в алое.
«Выпал из колыбели, когда ему было восемь месяцев, — четко прозвучало в мозгу Ральфа. — Потянулся к бабочкам, которые его мама подвесила над кроваткой. Она испугалась до смерти, вбежав и увидев повсюду кровь; женщина решила, что ее бедный малыш умирает. Патрик, его имя Патрик. Она зовет его Пэт. Нарекли в честь дедушки, и…»
На мгновение Ральф зажмурился. Желудок свело, тошнота подступила к кадыку, казалось, его сейчас вырвет.
— Ральф? — услышал он голос Мак-Говерна. — С тобой все в порядке? Ральф открыл глаза. Никакой ауры — ни розовой, ни какой другой; только мать и сын, идущие в кафетерий выпить чего-нибудь прохладительного. И мать не хочет вести Пэта домой, потому что его отец снова запил после полугодового воздержания, а в подпитии он становится очень грубым… «Прекрати, ради всего святого, прекрати».
— Со мной все в порядке, — успокоил Ральф Мак-Говерна. — Просто соринка попала в глаз. Продолжай. Расскажи о своем друге.
— Да что теперь говорить… Он был гением, но за свою жизнь я убедился, что в обществе полно гениев. Думаю, эта страна набита гениями, мужчинами и женщинами настолько умными, что в их обществе чувствуешь себя полным идиотом. Большинство из них работает учителями в безвестности маленьких городков, потому что им это нравится. Уж Бобу Полхерсту такое положение вещей определенно было по душе.
Он видел людей насквозь, и это пугало меня… Поначалу. Потом я понял, что бояться не стоит, потому что Боб был добряком, однако при первом знакомстве с ним я испытал страх. Да и позже у меня то и дело возникала мысль, смотрит ли он на собеседника обыкновенными глазами или просвечивает насквозь, как рентгеном.
В кафетерии женщина наклонилась, держа в руках бумажный стаканчик с содовой. Малыш, улыбаясь, потянулся к нему и, обхватив обеими ручонками, залпом выпил. Розовое свечение вернулось в мир, и теперь Ральф был уверен, что не ошибся: мальчугана звали Патрик, а его мать не хотела идти домой.
Ральф не знал, откуда ему это известно, но он все равно знал.
— В прежние времена, — рассказывал между тем Мак-Говерн, — если выходец из центрального Мэна не был гетеросексуален на сто процентов, нужно было приложить немало усилий, чтобы не выдать себя и походить на «нормальных» мужчин. Иного выбора просто не существовало, кроме одного — ездить в Гринвич Виллидж <Район Нью-Йорка, населенный творческой интеллигенцией.> и, надев берет, проводить субботние вечера в странных джаз-клубах, где вместо аплодисментов щелкают пальцами. В те годы сама идея «выйти из кладовой» казалась смешной. Для многих из нас кладовая оставалась единственным укромным местом. Если только не хотелось, чтобы в темном месте подвыпившие парни превратили тебя в отбивную, весь мир должен был быть кладовой.