Бессонница

Крон Александр Александрович

Конечно, это хамство, но я почему-то не чувствую раскаяния. Гостья вспыхивает, но молчит. Я смотрю на часы.

–  Дальше?

–  Он считает вашу позицию в вопросах спорта совершенно неприемлемой. Получается, что вы против всяких рекордов и против тяжелой атлетики.

–  Совсем не против всяких. А с тяжелой атлетикой у меня действительно сложные отношения.

–  Вот видите. Весь мир завидует нашим богатырям, вся страна ими восхищается, а вы требуете...

–  Стоп! Начнем с того, что я ничего не требую.

–  А если не требуете, то зачем же...

–  Затем, чтоб люди знали,

что возможна другая точка зрения. В отличие от большинства западных стран у нас продолжительность боя на ринге ограничена тремя раундами. Уверен, что этот мудрый компромисс достигнут не без влияния людей, которым бокс вообще отвратителен. Я с полным убеждением режу собак и кошек, но при этом считаю допустимым и даже полезным существование противников вивисекции.

–  Почему?

–  Они вносят необходимую коррекцию.

Гостья задумывается.

–  Нет, этого я никогда не пойму. Скажите лучше, что вы имеете против гиревиков?

–  Ничего. Просто я не вижу ничего привлекательного в том, что в век шагающих экскаваторов и электрических кранов кто-то, надуваясь и пыхтя, пытается поднять на одну секунду двести или триста килограммов. Для крана это мало, а для человека слишком много и совсем не полезно.

–  Неужели вам не приятно, когда наши ребята выигрывают на международных соревнованиях? Где же ваше патриотическое чувство?

–  Мое патриотическое чувство больше греют цифры, говорящие о массовости спорта в нашей стране.

–  Неужели вы никогда ни за кого не болеете?

–  Я предпочитаю быть действующим лицом, а не зрителем. Студентом я играл в футбол и люблю игру, но зрелище многотысячной толпы, которая ревет и беснуется, меня отталкивает. Ни Улановой, ни Софроницкому никогда не вызвать подобного экстаза. И мне смешно, когда налитые пивом, обрюзгшие от сидячей жизни отцы семейств и тощие патлатые девчонки кричат игроку: "Куда бьешь, мазила!" - сами они не попали бы мячом в пустые ворота. Мне противны "тифози", способные изувечить не потрафившую им команду, в принципе они ничем не отличаются от кровожадных зрителей Колизея; если завтра разрешат гладиаторские игры, конечно, по сокращенной программе и под наблюдением врача, бизнесмены хорошо заработают. Публика наших стадионов гораздо лучше, но, откровенно говоря, я не убежден, что ею всегда владеют только самые чистые, свободные от темных инстинктов чувства. Тут есть над чем задуматься и социологам, и психологам, да и нашему брату-физиологу.

–  А все-таки почему-то...

–  Вот именно - почему-то... Мне кажется, болельщиками владеют те же чувства, что любителями лотерей и тотализаторов.

–  Что же общего? Болельщик бескорыстен.

–  Смотря что понимать под корыстью. Игрок - ну, вы понимаете, я не о спортсменах говорю - это человек, желающий приобрести некоторые материальные ценности, но участвуя в их создании. Болельщик имеет возможность чувствовать себя победителем, не участвуя в борьбе. На этот счет у меня есть свой рабочий термин. Самоутверждение через сопричастность. Всякий раз, когда мы создаем себе идола, мы самоутверждаемся. Мы как бы входим в долю и становимся пайщиками его славы и авторитета, будучи профанами, мы приобретаем право судить да рядить о вещах, нам ранее недоступных. И конечно, влиять, требовать, советовать, даже осуждать.

Если не считать спорта, больше всего болельщиков у искусства и медицины...

Посмотрев внимательнее на свою собеседницу, обрываю себя на полуслове. Она скучает и нервничает.

–  Все это очень умно, - говорит она растерянно. - Но, понимаете, мы журнал массовый. Почему все-таки вы против рекордов?

–  Я не против. Я к ним равнодушен. Кстати, вранье, что большинство рекордов ставят любители. Если б любители в любой области человеческой деятельности были бы сильнее профессионалов, это означало бы гибель профессии.

Гостья задумывается.

–  Нет, насчет рекордов это у нас не пройдет. И я тоже с вами не согласна, люди всегда будут стремиться к вершинам, пусть даже с риском для жизни и здоровья. Хотите, я сейчас вас убью?

–  Валяйте, - говорю я без особой охоты.

–  Я знаю, вы ставили опыты на себе. И, прямо скажем, рискованные. Что? Это похуже, чем поднимать тяжести.

Бац! - и я выбит из седла. Не аргументацией, а осведомленностью. Кроме меня и Виктора, об этих опытах ни одна душа не знала. Неужели Виктор меня предал?

–  Послушайте, - говорю я, жалко запинаясь. - Откуда вы это... (чуть не ляпаю "знаете") откуда вы это взяли?

–  Много будете знать, скоро состаритесь. Факт?

Девица играет глазами, торжествует, а я окончательно теряю самообладание.

–  Знаете что, милостивая государыня, - говорю я. - Мы с вами отклонились от цели вашего прихода. Напоминаю: ваше время истекло.

Девица бросает на меня жесткий взгляд. По всей видимости, она привыкла, чтоб ее общества добивались.

–  Выгоняете?

–  Нет. Напоминаю.

–  Ну хорошо, - сухо говорит девица. - Что же будем делать?

–  У меня есть компромиссное предложение. Там, где мои ответы вас не устраивают, - снимите вопросы. Будем считать, что мне их не задавали.

–  Жалко.

–  Мне тоже.

–  Ладно, будь по-вашему. - Она вынимает из портфельчика бледные типографские полосы.

–  Подпишите.

–  Я уже подписывал.

–  Это гранки. Такой порядок.

–  Можно просмотреть?

–  Пожалуйста. Если вы не спешите...

–  Мы, живорезы, приучены читать все, что подписываем.

Читаю я быстро, но ничего не пропускаю. Девица это понимает и начинает нервничать.

–  Все как у вас...

Нет, совсем не как у меня. Ответы, вызвавшие сомнения редактора, умело выхолощены, и я вымарываю их целиком вместе с вопросами. Но редакторский карандаш прошелся везде, что-то чуточку смягчено, что-то подправлено, а главное - повсюду расставлены ненавистные мне игривые многоточия и кавычки. Впечатление такое, будто, отвечая на вопросы, я все время подмигивал.

–  Хотелось сохранить разговорную интонацию, - разъясняет девица, видя, что я хмурюсь. - Чтоб не было готовых формулировок, а было видно, как мысль рождается в процессе беседы. Понимаете?

–  Если б во время разговора с вашим сотрудником у меня родилась хоть одна новая мысль, будьте покойны, я бы ее не высказал. У меня не так часто появляются новые мысли.

–  Ой, какой вы, ей-богу! Ну ладно, будьте паинькой, подписывайте скорее, и у нас останется минутка поговорить про что-нибудь более интересное.