Бессонница
Шрифт:
– Простите, Кристина… Вы сказали, что не можете нормально уснуть уже пару месяцев и попробовали всё, что нашли в Интернете, верно? – Когда она кивнула, он продолжил: – А в вашей жизни ничего не случалось пару месяцев назад? Вы предполагаете, почему не можете уснуть?
Когда психотерапевт сделал акцент на слове «почему», Кристина неожиданно оживилась и раскрепостилась. Всего лишь стоило начать говорить, чтобы нужный вопрос всплыл в разговоре. Кристина сразу уселась поудобнее, выпрямила спину и ответила:
– Конечно. Я думаю, что знаю, с чего всё началось. Последние пару месяцев мне
Психотерапевт с видимым удовлетворением кивнул.
– Если всё началось с этого, то, конечно же, рассказывайте!
– Хорошо. В моей жизни всё было спокойно и тихо. Но как-то раз я легла спать, и во сне начало происходить то, что даже представить себе невозможно просто так…
Кристина наклонилась было поближе к психотерапевту, но потом откинулась на спинку кресла, прикрыв глаза.
2
Вы когда-нибудь вдыхали плесень? Неприятный, удушливый, затхлый, сырой запах. Плесень можно узнать даже с закрытыми глазами, и в голове всплывут образы лесных болот или мрачного подвала. Мне вот сразу вспомнился случай из детства: полуразрушенный заброшенный завод, мы со школьным другом Мишей стоим в подвале и смотрим наверх, на остатки рухнувшего потолка, пока из Мишиной сломанной голени течёт кровь. И если однажды меня спросят: «Какой твой самый нелюбимый запах на земле?» – первым делом я вспомню этот мерзкий смрад плесени и сырости. И как открыла глаза, но не увидела ничего.
Я здесь замерзаю. Холодные, каменные на ощупь стены не сохраняют тепло. Пусть я не вижу, но ощущаю облачка пара, которые выдыхаю. Медленно внутрь меня пробирается холод. Тело бьёт озноб. То ли из-за того, что я промёрзла, то ли из-за страха. Ведь сейчас я не могу себе представить, где нахожусь, и не помню, что произошло с мной до этого.
Это место словно девятый круг ада. Прямо-таки по Данте, Не хватает только стражей-гигантов и Ледяного озера. Страх сковывает не хуже холода. Настолько, что шевелиться не хочется. В темноте может скрываться что угодно. Самые жуткие и страшные видения, которые мозг в состоянии представить.
– П-п-помогите… – заикаясь от холода, хрипло кричу я в темноту.
«Помогите-помогите-помогите» гулким эхом разносится по комнате мне в ответ. И всё. Только где-то вдали монотонно капает вода. В этом месте я одна. И совсем неясно, хорошо это или плохо.
Говорят, что со временем глаза привыкают к темноте и видеть становится легче. Но так происходит, только если в помещение проникает хотя бы слабый естественный свет. А когда нет даже его, темнота абсолютная и всепоглощающая. В такой тьме обостряются совсем другие чувства: осязание, обоняние, слух. Я слышу шум капель воды, вдыхаю запах сырости, от которого меня подташнивает, и ощущаю могильный холод.
Окоченевшей рукой медленно провожу вокруг, дотрагиваюсь до бесформенной кучки тканей и сразу же прижимаю её к себе. На ощупь ткань напоминает школьные половые тряпки, которые
В этом есть какая-то жестокая ирония: придираться к мелочам вместо того, чтобы искренне порадоваться. Особенно в такой ситуации.
Подо мной пружинит матрац. Отчего-то я уверена, что вы легко можете представить себе, как скрипит старый, проржавевший матрац. Это даже не скрип, а острый скрежет – так пружины кричат в агонии, когда на них опираешься. И перед смертью они пытаются сделать тебе так же больно.
– Ауч! – я взвизгиваю, поцарапавшись об пружину, и эхо громко вторит мне: «Ауч-ауч-ауч». Видимо, с матраца придётся встать ради собственной безопасности.
Чтобы разогнать кровь, надо походить. Чтобы разогнать мысли, надо сосредоточиться на чём-то одном. Например, на последних воспоминаниях. Не про плесневелый запах и сломанный матрац, а на более давних. Вспомнить, что произошло до того, как я оказалась здесь одна, в темноте и без одежды.
Мыслить прагматично, когда изнутри давит комок липкого страха, когда потеют ладони, а сердце беспокойно стучит, – сложно. Даже невозможно. И я кричу. Громко, долго, прерываясь на хриплый кашель и давясь слезами. Мои крики смешиваются с рыданиями. Вместе с эхом я отгоняю тишину. Кричу злостно и обречённо. До тех пор, пока горло не начинает першить. И тогда страх отступает, а тишина становится живой – это я наполнила её своей болью, которая осядет на каменных стенах навсегда.
После этого в комнате теплеет, и я думаю: «Бесконтрольная ярость, по ощущениям, обжигающе-горячая, а не ледяная, как ожидалось».
Проходят минуты, прежде чем я прихожу в себя. Слышно лишь, как дыхание выравнивается. Впервые всё вокруг кажется… безопасным. И едва я ловлю это ощущение спокойствия, адская боль раскалывает мой мозг на части так, что я перестаю дышать.
Я хватаюсь за голову и тут же болезненно отдёргиваю руку. На ладони ощущается что-то неприятно-липкое, вязкое и… Сглотнув слёзы, я стискиваю зубы, прежде чем вновь запустить пальцы в корни волос. На затылке подсохшая рана. Внезапно начинает кружиться голова, а к горлу подступает рвота, мне стоит прижаться к стене. В этот раз леденящий холод камней освежает.
Можно задуматься: как я не заметила этого раньше? Рана на голове – это довольно существенно. Но, когда до смерти замерзаешь и боишься неизвестности, старая ноющая боль отходит на второй план и становится незаметной, пока о ней не вспомнишь.
Опираясь на ледяную стену, я вдруг снова вспоминаю Мишу. И о том, что он забыл историю с падением, потому что у него случился эпилептический припадок, когда прибежали взрослые. Мы с ребятами всегда не понимали: как можно забыть о том, как под тобой обвалился пол и ты сломал голень? Это было странно. Но сейчас я стою в темноте и так же не могу вспомнить, почему у меня разбита голова.