Бестия. Том 2
Шрифт:
В один прекрасный день отставной каскадер появился в его доме. Обветренное лицо. Костюм настоящего ковбоя, явно знавший лучшие времена.
— Ну, как тут Мери?
— Какая Мери?
— Марабель, — поспешил вставить Коста.
— Ах, да, — Джино скорбно покачал головой. — Она несчастное, больное дитя. Свой же худший враг.
Старик кивнул.
— У Мери есть… проблемы.
— Проблемы? Черт! Я бы не назвал это просто проблемами!
— Вы собираетесь жениться на ней?
— Послушайте, — твердо заявил Джино. — Я хочу вернуть ее вам —
Сказано — сделано. Гуд-бай, Марабель Блю. Он легко отделался. Какие-то несчастные сто тысяч.
Они стояли лицом к лицу в кабинете директрисы: в черных глазах дочери сверкал вызов, в черных глазах отца — ярость.
Директриса четко выговаривала по-английски:
— Так что вы, конечно, понимаете, мистер Санта: не нам, руководству «Левьер», наказывать учениц за подобное поведение. Это ваша обязанность как отца — наставить дочь на путь истинный, дабы она прошла по нему всю оставшуюся жизнь. Я считаю…
Он отключился и стал наблюдать за Лаки так, словно видел ее впервые за многие годы.
Она оказалась высокой, как ее брат. Когда успела вытянуться? Стройная, длинноногая, с развившейся женской фигурой. Сногсшибательная красотка. Смуглая, оливковая кожа, глянцевитые черные волосы, большие, задумчивые глаза…
О Господи! Да она же — его второе «я»! Это сходство существовало всегда — еще Мария называла их «невозможными близнецами», — но до сих пор речь шла всего лишь о сходстве. А теперь она стала его двойником. Противоположного пола.
И в то же время — совсем чужая. Юная незнакомка. Это его вина. Он прилагал столько усилий, чтобы обезопасить их с Дарио, даже старался держаться от них подальше. Он любил их обоих — очень. Но устранился. Спрятал свою любовь подальше и отдалился от них. Потому что ему было невыносимо думать, что трагедия может повториться. Он могущественный человек, но не всемогущий.
Мария… Мария… Мария… Господи! Сколько лет его не отпускала боль!
Острая физическая боль при каждом пробуждении. Ночные кошмары. Тщетные надежды на то, что однажды она вернется. Он устроил кровавую баню возмездия. Но это ничего не изменило. Ничего…
Лаки тоже изучала отца. Почему он приехал сам, а не прислал кого-нибудь из своих лакеев? Честно говоря, это ее удивило.
Они с Олимпией видели в окно, как он подходит к школе.
— Эй, — воскликнула Олимпия, — это же твои предок! А ты говорила, он не приедет!
— Я н-никак не думала, что он явится сам, — от волнения Лаки начала заикаться.
— И тем не менее. Гм… О-очень привлекательный мужчина!
И теперь, глядя на отца, Лаки пыталась определить, красив он или нет. Он выглядит моложе своего возраста, это бесспорно. Безукоризненно одет. Темный костюм-тройка, сверкающая белизной сорочка, шелковый галстук. Густые черные волосы по последней моде достают до воротника рубашки. Ему
Лаки вспомнила: «папочкин запах». Запах детства… Почему ей не пять лет? Почему нельзя броситься ему на шею и чтобы он обнимал и прижимал ее к себе, пока она не запросит пощады?
К глазам подступили слезы. Лаки сердито приказала им вернуться на место. Реветь — значит выказывать слабость. Подумаешь, исключили из школы — кого это волнует? Ее — в последнюю очередь.
Они покидали пансион, сидя бок о бок на заднем сиденье лимузина: никто не проронил ни слова. Автомобиль на стрелой мчал их к аэропорту.
Лаки безумно захотелось, чтобы Джино что-нибудь сказал. Неужели он так сильно злится? Она прокашлялась, решив сама начать разговор, но передумала.
Так и промолчали всю дорогу до аэропорта… всю дорогу до самолета… до самого Нью-Йорка.
Там, в Нью-Йорке, они прошли таможенный досмотр и прошествовали к традиционному черному лимузину. Лаки была удивлена: она думала, что ее сразу погрузят в другой самолет и отправят транзитным грузом в Лос-Анджелес. Вместо этого ее оставляют в Нью-Йорке — по крайней мере, на одну ночь. Очень интересно!
Лимузин остановился возле фешенебельного многоквартирного дома на Пятой авеню, выходившего на Центральный парк. Лаки последовала за Джино в вестибюль, а затем они поднялись в лифте на двадцать шестой этаж и вошли в большую квартиру — шикарную, как в лентах с Фрэнком Синатрой. Хромированная мебель. Меховые ковры. Тьма зеркал. Вот, значит, где Джино проживает в Нью-Йорке. Ничего себе квартирка!
— Здравствуй, дорогая!
Наконец-то с ней кто-то заговорил! Тетя Джен — полная, излучающая материнское тепло, в розовом костюме и жемчугах — в ушах, вокруг шеи и на запястьях.
Лаки почувствовала, что ее глаза снова наполняются слезами. Черт побери! Что это она вдруг заделалась плаксой?
Тетя Дженнифер заключила ее в объятия.
— Идем, дорогая. Я покажу тебе твою спальню, и мы обо всем поговорим. Нет ничего лучше, чем хорошенько выговориться.
Джино украдкой следил за тем, как Дженнифер уводила его дочь. У него полегчало на душе. Ох уж эти женщины! Всю жизнь он с ними возится. Но какая же Лаки женщина? Она его дочь, черт побери! Да ради Бога — если бы не нужно было скрывать, кто она на самом деле, уж он бы нашел этого маленького кобеля, который пробрался к ней в комнату, и подвесил бы за яйца!
Лаки потрясающая девушка — он только сейчас это осознал. До сих пор он думал о ней как о ребенке. Но нет, она уже в таком возрасте, когда за ней так и будет бегать целая свора кобелей — и дома, и за границей. Через несколько месяцев ей стукнет шестнадцать. С кем ей поделиться, с кем посоветоваться? Уж конечно, не с ним. Джен — чрезвычайно умная, рассудительная женщина, лучшего и желать нельзя. Нужно объяснить ей, что если он, Джино, еще раз услышит, что Лаки путается с парнями, он оторвет им обоим башку — и дочери, и парню.