Бесы пустыни
Шрифт:
Она покормила его пирожком на ужин, уложила спать. Сама совершила омовение песком, помолилась, забормотала свои заклинания на хауса. Покончив со своими ночными обрядами, свернулась в комочек, прикорнула возле него, перебирала в руках зерна четок, бормотала всю ночь напролет духовные песни. Закончив свои коранические молитвы, она свернула четки, зажала их в руке. Потерла зернышки ладонями и спросила:
— Ты заснул?
Он стащил с себя одеяло, перекрестил ноги и, глядя далеко в звездное небо, ответил ей холодно:
— Не засну, пока не расскажешь мне следующую сказку.
— Ну, тогда послушай, что происходит с упрямцами, которые не слушают советов своих матерей и бабушек. Если бы я слушалась запретов, о которых меня предупреждали старые женщины, я бы сегодня не жила так, вечно боясь преследований великанов и сил потустороннего мира. Я не слушалась и слонялась по старым пепелищам покинутых становищ, где раньше располагались поселения кочевников. Там я однажды нашла металлическое кольцо — я подумала, что оно из меди. Я опять пренебрегла запретом мудрых женщин и взяла себе это кольцо. Оно было довольно широкое размером с подвеску и ярко блестело в лучах заходящего солнца. Я засунула его в уголок одеяла и на несколько дней забыла о нем. А потом как-то оно попалось на глаза одному пастуху верблюдов — он попросил его у меня для крепления узды на горбе одного молоденького резвого из стада, которого он несколько дней объезжал и решил сделать из него верхового. Пастух уехал на дальние северные пастбища — наши разведчики сообщали об открытии там зеленых вади, оставшихся после скопления
Гадалка вопрос задала: кто из нас не хотел бы прикрыть свое лицо? Кто из людей не хотел бы скрыть рот и губы, из-за которых его народ из Вау изгнали, потому как он вкусил запретного плода? Кто из нас не хотел бы прикрыть свой позор от глаз любопытных? Кто из тварей земных не стремился бы скрыть свои мысли от прочих? Даже сами джинны, как мы видели, пытаются сделать это. Однако сахарец может гордиться тем, что раньше всех прочих тварей он избрал себе маску как повседневный предмет одежды, обличье традиционное, вечное. Только гордость удерживает джиннов от состязания с нами, после того как мы их обошли, они не хотят нам уподобиться, тем более, что они вечно хвастаются друг перед другом своей силой, своим превосходством, и слышать не хотят о человеческих качествах, признавать нас никак не хотят. А это все указывает на то, что жители Сахары в наши края явились первыми, еще до всей этой нечистой силы. Вот что я тебе скажу. И гадалка так тоже говорит. Но это уже другая история.
Давай теперь вернемся к гурии. Пришла она ко мне после заката, когда солнечный диск только-только спрятался за горизонт. Люди тьмы любят являться в эту пору. Так вот, она явилась, когда я уже коз подоила, только что последнюю доить окончила. Повернулась я, смотрю: тень какая-то у меня над головой маячит, понять не могу — откуда ей взяться. Тень женщины, завернутой во все черное, а правой рукой она покрывало стягивает поверх лица — лицо такое продолговатое, глаза — большие, сурьмой подведенные, черные, брови густые, округлые, а ресницы — длинные. Нос — длинный, тонкий, вздернутый. Подбородок ее я не разглядела точно, потому что она его покрывалом прикрыла. Стан такой тонкий, фигура — стройная, бедра — широкие, зад — что бурдюк с водой.
Говорит, значит: «Ты лягнула мое дитя, нужду мою себе прибрала». Я не поняла ничего. Вполне естественно, что я не поняла такого глупого обвинения. Да я не помню, чтобы хоть раз в жизни я муравья какого лягнула или пнула, чтобы хоть раз случилось, чтобы я руку протянула и что чужое себе присвоила. Видно, она разглядела у меня на лице это выражение отрицательное, и объясняет мне этак холодно: «Золотое кольцо на старом пепелище не брала несколько дней назад? Что, отрицаешь что ли, как слонялась по покинутому становищу без дела, в золе копалась да мазалась?» Я вспомнила про кольцо медное, говорю удивленно: «Я взяла кольцо металлическое, но никакого ребенка я там и следа не видела!» До этого момента мне и в голову не приходило, что моя собеседница из числа темных сил. А как она повернулась, хвост я у нее мерзкий увидала. Брови она свои этак изогнула и говорит в гневе: «Вы зрения лишены. Глаза у вас большие, только все вы — слепы. Ребенка не видела, а кольцо присмотрела. Говоришь, оно — медное, а как блестит да манит — небось, иначе руку бы не протянула. Вы все только на блестящие вещи взгляд обращаете. Ну, а существа матовые, тусклые, из плоти и крови — вы их не видите. Хитрые вы больно — видите только то, что видеть хотите». Она тут помолчала, потом продолжила уже другим тоном: «Золото — наш талисман. Наша твердыня. Наше писание. Вы на ясность Корана уповаете да на заклинания волшебные, а мы прикрываемся свечением господина всех металлов. Вы нас не замечаете и от нашего зла спасаетесь аятами, амулетами да хиджабами, а мы вас ослепляем сиянием, чтобы от вашего зла спастись. Верни амулет ребенку». И я ей обещала. Я сказала, что верну кольцо, как только пастух с вади вернется. Она отошла, и я увидела в сумерках позади у нее хвост этот мерзкий. Меня всю по коже пот прошиб, в дрожь бросило. Вспомнила я тогда, что не одни мы Сахару населяем. Я вспомнила, что в гости сюда явились к народу, который утверждает, что древнее нас, эти люди оспаривают у нас право на первородину. Они тягаются с нами во всем, несмотря на то, что мы раньше их маски придумали. Удивительно, как это я о них забыла во время спора нашего. А самое удивительное, что гурия мне говорит о каком-то страдании детеныша нечеловеческого, а я не пойму, что детеныш этот, если его не видать, так он, значит, порождение тех существ, что борются с нами за право обладания Сахарой. А потом я еще об одном вспомнила, что меня пуще прежнего огорчило: пепел. Пепел остывший — излюбленное их жилье. Никто не может найти объяснение этой сомнительной страсти. Как я это вспомнила — вся в лихорадке забилась. Много-много дней не вставая с постели провела. В белой горячке металась, бормотала, говорили мне, на непонятном языке в беспамятстве говорила — на хауса, значит. Видения у меня во сне были всякие — оазисы покинутые, неизвестные видала. Старухи меня навещали, гадалка и имам. Я тайну хранила, пока не встала на ноги. В ту пору дошли до меня вести с далеких вади — о гибели пастуха. Поняла я тогда, что обещание свое не исполню, пошла к гадалке. Я ей свою тайну поведала, попросила, чтобы меня не выдавала. Она мне долго рассказывала об их нравах, поступках, об их благородстве тоже, но испугала она меня сильно, сказав, что невыполненных обетов они не прощают. Я уж не знаю, сколько времени прошло, когда они в следующий раз навестить меня решили. В этот раз не черноглазая гурия ко мне вернулась, а явился господин ее страшный. В первый раз он безголовый пришел. Во второй раз злой великан передо мной вырос — и растаял в облаках. Больше я совсем радости не видала! Как повадились они ко мне ходить! Правда, надо признать, что они такие мягкие, обходительные были. Не угрожали ничем. Не ругались, не обзывались никак. Они меня не били, никакое вредное оружие не использовали. Но я всегда, всякий раз, как они наведывались, дрожала мелкой дрожью, в пот меня бросало, в лихорадку. У них в строении, внутри есть что-то скрытое, невидимое, величественное и страшное. Страшное настолько, насколько величественное. Я почувствовала, что дважды ошиблась на их счет: во-первых, когда я нарушила их пределы и влезла на пепелище, руку протянула за проклятым колечком, а во-вторых, когда обещание дала этой неведомой матери-посетительнице и опять нарушила его, свое обещание, хотя и не по собственной воле. Я почувствовала,
Это моя рука во все неприятности меня ввергла, когда я позволила ей за кольцом потянуться, а моя нога меня подвела, когда я по холодному пепелищу пошла. Какой теперь прок от всей этой мудрости? Что толку в уроке, после того как он в жизни произошел и дите адамово взаправду огнем обожглось? Нет… Не знаешь ты, мальчонка, что все пламя несчастий — в сокровищах. Только очень немногие на свете тайну познали и отвернулись от суеты к милости покоя и тишины, очень немногие — избранники счастья. Несмотря на то, что я вовсе не ради чужого богатства руку свою за кольцом протянула, джинны, мой маленький, не разбирают: из жадности дело было или из любопытства. Любопытство — тоже грех. И преследуют меня духи повсюду, чтобы не дать мне забыть о грехе своем, даже не дав мне понять, что оно для меня значит, кольцо это проклятое.
Гурия черноглазая в первый свой визит сказала, что это — талисман, но мне это непонятно, с чего бы это вдруг они так меня преследовали. Они и эту дверцу наглухо закрыли, когда все стали возникать передо мной молча. Никогда со мной не заговаривали — мне от этого только страшнее делалось. Старухи обычно говорят, передавая заветы утраченного предания, что поток дней боль похоронит, и время в состоянии уладить самую непримиримую вражду, только я сама нигде не слыхала, будто в Анги говорится, что это согласие может возникнуть между людьми и джиннами. Я хотела тебе сказать, что не в силах привыкнуть к тому, на что меня обрекли привидения с их непрекращающимися явлениями. Секрет джиннов в том, что они тебя до смерти пугают всякий раз, будь это хоть тысячу раз. Создатель выстроил стену из мрака, чтобы отделить человеков от духов, равно как он стену возвел из неведомого между мирской жизнью и миром потусторонним, или — между открытой нам Сахарой и сокровенным Вау. Эта слепая стена — самый неправедный талисман времени, талисман привычки… Ах, ах, ах… Ну, что, малыш? Свалил-таки тебя султан сна?..
Сон сморил его. Спал он, откинувшись на спину, с широко раскрытыми глазами, словно не хотел позволить смежиться векам и прервать его упорный взгляд, прикованный к пробиравшемуся над Сахарой серебряному диску луны, не хотел оторваться от зрелища даже во сне… Старуха некоторое время прислушивалась к дыханию внука, затем подползла, осмотрела мешочек с сушеной полынью, прикрепленный ему на запястье. Прочитала заклинания на двух языках: наречии жителей пустыни Сахары и языке колдовства, джунглей, народа хауса.
2
Когда произошло землетрясение, и земля заплясала под ногами, сахарцы пометили в своей хронологии этот год как «год тряски». А когда распространилась засуха, и голод напал на континент, люди пометили ту пору, как «лихие годы». А когда джинны похитили бабушку, все начали друг другу говорить: «в тот год, когда джинны похитили старуху Рату». И по сей день люди трезвомыслящие, особенно, долгожители, отмечают события в Сахаре тем самым предложением — его переняли все последующие поколения, просто повторяли фразу, не расспрашивая о подробностях хотя бы из любопытства. Те, кто люби у нас рассуждать, все-таки обнаружили в таком опрометчивом отношении поколений к истории Сахары элемент безрассудства, но простили молодым такое легкомыслие, как их деды и отцы прощали им то же самое ранее. Однако, сможет ли внучонок забыть то выражение молчаливой скорби, которое он увидел на лице матери, затем — отца, а затем прочел его на испещренных морщинами лицах старух, и которое возникло после той самой ночи, когда его сморил сон, не дал дослушать до конца длинную историю о дьявольской красавице-гурии? Женщины вокруг зашептали свое непонятное «улетела…», а мужчины разъехались по пескам в разные стороны в поисках пропавшей невесть куда бабки. Если мужчины в племени были более смелыми, не боялись поминать джиннов и называть сомнительные предметы их истинными именами, то сахарские женщины намного осторожнее их, они стараются обходить стороной все, что связано с существованием сил потустороннего мира. В то время, когда мужчины продолжали не задумываясь повторять это историческое выражение «в год, когда похитили старуху Рату», женщины прибегали к намекам и иносказаниям, используя фразу, более обтекаемую и приличествующую авторитету представителей нечистой силы: «в тот год, когда исчезла старух Рата…» Словно это бабушка по доброй воле решила исчезнуть! А то еще такие проклятые слова употребляли, вроде: «в тот год, когда улетела старуха Рата…» Так, будто бабушка неожиданно получила крылья в подарок от этих мифических женщин и сказочных гурий, о которых она рассказывала ему в своих интересных увлекательных сказках. Все это были хитрые выдумки женщин племени, умевших складно сочинять стихи и песни, вкладывая в них двойной смысл или просто скрывая его, боясь ненароком призвать жителей тьмы на грешную землю. В такой формулировке и остался этот случай в памяти поколений.
Он не мог понять, отчего по прошествии времени эта скорбная робость оставила такой резкий след в его памяти. Всю жизнь в нем жило это смутное, напряженное чувство робости, за которым скрывались страх, беда, покорность судьбе и предопределению. Может быть, что-то еще там скрывалось, тогда он не понял, что именно, а теперь не в силах был восстановить это в памяти, хоть и пытался. За одно только он мог поручиться, это он читал во взглядах всех окружающих: все племя было убеждено — случилось то, что должно было случиться. Все люди прекрасно знали: посещения джиннов добром не кончатся. Все вокруг ожидали для несчастной старухи именно такой судьбы. В глазах соплеменников мерцал этот огонек на протяжении всех дней, что мужчины племени отрабатывали обязательный поиск его пропавшей бабушки. Женщины пытались ободрить его молчаливыми взглядами, а старухи, умудренные опытом, гладили по голове своими старыми, высохшими что сучья деревьев пальцами и милостиво угощали его пригоршнями фиников. Подростки сказали ему: с этого дня он больше не будет слушать ночные истории, потому что поиски в окружающих барханах не привели ни к чему. Он начал понимать, в чем секрет молчания и скорби. Через несколько дней кое-кто из вассалов вернулся с черным покрывалом. Они сообщили, что группа разведчиков и исследователей местности нашла его в песках на расстоянии трех дней пути от становища. Однако они и следа самой старухи не нашли. Вмешался в дело ясновидец и подтвердил, что покрывало есть знак, и им надо двигаться вперед, по прямой дороге. Становище согласилось с этим советом, принялось ждать. Прошло еще несколько дней. Вечером на пятый день, в сумерках, собрались и старые, и малые глазеть на таинственного вестника-всадника, замаячившего на горизонте: он то появлялся, то исчезал — поднимался на холмы и высоты, спускался в вади, возникал на ровной, бескрайней линии, уводившей взор вдаль, пропадал и возвращался назад, как призрак. Вот он подъехал, и женщины убедились, что не призрак он и не джинн вовсе, не порождение воображения, сотканное миражом — и подняли они глаза в небо, раскрыли рты и принялись клекотать языками о щеки в своих долгих немыслимых криках, бурно выражая радость от пришествия пророка. В тот день женщины привели его в замешательство. Он спросил себя: как эти женщины смеют подымать голос в криках радости и ликования, не подождав, как следует, и не убедившись, действительно ли радость несет с собой посланник-пророк? Он был уже взрослым юношей и не смотрел на это знамение. Во тьме сумерек он не разглядел, как там в пространстве всадник был укутан в полотно белого муслина…