Бесы пустыни
Шрифт:
Они уселись друг против друга возле стены. Явилась невольница, державшая в руках бронзовую (а, может быть, и золотую) кадильницу тонкой работы. Из ее отверстий струился ароматный дым, а крышку украшал миниатюрный минарет, увенчанный ярким полумесяцем. Кадильницу она поставила на ложе между ними и скрылась в коридоре, выходящем в прихожую. Шейх следил за струйками дыма разгонявшего мух и убегавшего в пространство, чтобы слиться с рекой солнечного света, пробивавшегося в зал через треугольное окно, оставленное в восточной стене, где сидел, прислонившись к ней спиной, шейх на длинном кожаном тюфяке.
Разговор начал султан.
— Вот ты теперь собственными глазами видишь, что ничто не изменилось в моей жизни, хотя я прекрасно знаю, как это трудно убедить в истинном положении вещей людей, которые смотрят на мир глазами любопытствующих. Однако, уверенность моя в том, что наш вождь не похож на обычных людей, заставляет меня быть убежденным в том, что он увидит меня и мою жизнь, лишенных всяких бесплодных мифов и преувеличений глупцов и черни. В особенности тогда, когда я ничего и не совершил, кроме того, что заменил палатку племенных вождей, сделанную из кожи — как это водится в Аире, Ахаггаре, или сплетенную из верблюжьей или козьей шерсти, как в Азгере — на дом из камня. Шатер из камня — в обычае султанов нашей древней столицы Томбукту. Ну, что тут грешного?
Вождь не ответил, и султан продолжал:
— В уме вождя, я думаю, и не шевельнется мысль обвинить меня в роскошестве и изнеженности, о них толпа говорит, будто бы они сопровождают всякую жизнь в домах, а не в палатках, хотя, возможно, он и разгневался на меня, я могу в этом поклясться, за то, что я был не в состоянии принять его у себя в течение такого долгого времени. И если я напоминаю сейчас об этом своем грехе, на этой нашей встрече, то привожу его здесь, чтобы подтвердить свой грех, а не сокрыть его. Однако пусть наш благородный
Явилась еще одна девушка-мулатка. Она внесла бронзовый поднос с молочными яствами. Сомнение закралось в душу шейху относительно этих блюд в роскошных сосудах. Он сказал себе, что все эти блестящие изделия выполнены из золотого песка Томбукту, их выплавили дьявольские подручные-кузнецы. Еще ему пришла в голову мысль, что джинны не простят ему этой враждебности.
Султан продолжал монолог:
— Я не буду мучить твой слух долгими разговорами о необходимости устроения оазиса здесь на просторе. Ты был очевидцем этого предприятия, и тебе же принадлежит главная заслуга в том, что сон воплотился в явь с твоего согласия — на то, чтобы мы осели здесь, по соседству, и разделили бы с вами право пользования колодцем и равниной. Если бы не твое мужество, никогда бы не осуществилась мечта жителей Сахары, их надежда на возрождение подлинного Вау в Центральной пустыне, а не того невозможного Вау, в поисках и в ожидании которого сгорбились наши спины, так что мы стали лгать, противоречить свидетельствам очевидцев и вообще сомневаться в изначальном его существовании. Однако позволь отложить разговор о поисках Вау на некоторое время, поскольку в начале было намерение представить доводы. Хорошо. Я признаю, что занятость строительством и приемом купцов и караванов не является единственной причиной моего уединения от вашего общества. Есть другая причина, более важная, более ранняя, о ней знают лишь боги и их земные тени, воплощенные в уединившихся в пещерах аскетах или в безумных скитальцах на безлюдных просторах. Я не знаю, кто из султанов Томбукту напал на верный путь и узнал, что именно таинство создало величие богов, и уединился, вроде набожных аскетов, чтобы сотворить облачения для величия и почтительный страх обращения к султану. Я не думаю, что ты удивишься, если я скажу, что причина изгнания и отчужденности пророков, о которых говорит Коран — об их мучениях и испытаниях, о лишении их достоинства и родины, причина кроется в их общении с людьми прямо после призыва выходить на праведный путь. Они теряли божественное величие и достоинство, сотканное длительным уединением и отпечатавшееся на их ликах за годы молитв и поклонения в глубоких пещерах и на безлюдных просторах. А потом уже теряли свое мирское достоинство от рук соплеменников, черни и простонародья. Шайтаны в глазах простолюдинов сильнее завесы уединения, сотканной и наложенной богами печати на лики пророков и святых угодников, поклоняющихся единству и единению. Так как же ты хочешь, чтобы я воспитал повиновение без того, чтобы не заключить себя в темницу стен и не удалиться от их тропы, их рынков, их столпотворения? Как прикажешь быть султаном Вау, не укрывая лик свой в тени? Как защитить себя от наглости именитых особ, которые позволяют себе подымать голос выше голоса обладателя власти, всего лишь по той причине, что они — долгожители, мол, или всего лишь потому, якобы, что ими движет забота о защите племени от уничтожения, как проделал это с тобой дерзкий шейх Бекка? А это все приводит нас к тому, чтобы различать власть племенного вождя и власть султана. Ты не будешь бранить племенную знать и даже дервишей и глупцов, если они осмелятся поднять голос и противостоять тебе во мнении, тем более что ты всякий день слоняешься у них на глазах. Это общение может породить лишь пренебрежение и ненависть. Общение — могила чести, достоинства и порядка. Султану надлежит укрыться в самой темной пещере, если решит он взять на себя попечение делами слабых, если пожелает вызволить немощных из их неволи и беспомощности, освободить их от самих себя и повести их в цепях к оазису благоденствия. Не думай, будто Вау есть предмет только вашего вожделения в Азгере. Это — цель всех уроженцев Сахары. Я тоже прошел пешком через эту геенну — я имею в виду адские поиски, сны мои, бодрствования и упорные мучительные передвижения из пустыни в пустыню, от горы к горе, от Вау к Вау. Я потратил на поиски половину жизни в ту пору, когда я был одной из фигур торговли между Томбукту и Агадесом, Кано и Тамангэстом и Адраром. Я считаю, нет нужды мне перечислять мудрому шейху все невзгоды поисков в песках Сахары, начиная с жажды, засухи и кончая голодом и утратой пути. Да. Я страдал от жажды очень сильно, но никто из жителей обетованного оазиса не спустился ко мне из Неведомого и не вывел меня на путь ко скрытому оазису. Трижды натыкались на меня купцы караванов и дважды потом спасали меня от смерти пастухи. A Вау оставался недостижимой надеждой, жестокой и неподвластной мечтой. Однажды темной ночью, в пустыне Адаг, я долго размышлял над этим делом и решил прибегнуть ко способу прорицателей в толковании надежды. Как я понял позднее, способ наших ясновидцев похож на тот, чем пользовался шейх братства аль-Кадирийя, когда объяснял символы и расшифровывал знаки и тайнописи, указывающие на клады. Да. У золотых сокровищ и рудников золотого песка было достоинство, которое сделало мне первый знак, навело на цель. Я натолкнулся на метку, я отыскал, в чем секрет металла. Секрет того мучительного состояния, которое искатель использует в своих поисках. Это мучение сродни мучению, которое должен заплатить житель Сахары, чтобы припасть ко вратам Вау. Отчего же не стать сокровищу тем самым Вау и почему Вау не может быть сокровищем, кладом? Почему золото не в силах построить новый Вау, истинный, здесь, на земле, где вообще все чудеса происходят? Так, как были возведены Томбукту, Кано, Агадес и прочие города — чудеса, которых мы не знаем? Почему это не в силах волшебный металл возродить к жизни оазис счастья, собрать воедино скитальцев, разбросанных по всему засушливому континенту? Если он способен расшевелить торговлю и оживить мертвые царства в Нижней Сахаре, заставить пульсировать в ней жизнь, как это произошло после произнесения волшебного слова: обмен? Да. Обмен есть опора жизни, а золото — опора обмена. Вот поэтому главный секрет — в золоте.
Он сделал большой глоток кислого молока. Поставил сверкающий куб на поднос, облизал языком верхнюю губу, утирая кромку молочного следа, и вернулся к Аиру:
— Там я тогда понял, что не видать мне счастья Вау, если не заполучу золото. Я решил стать богатым, вроде крупных купцов, которые владеют городами на севере континента и городами Юга и поддерживают в них дыхание жизни через вереницы своих верблюжьих караванов. По своему собственному опыту в торговле я также знал, что большого богатства не наживу, если ограничусь перемещением с караванами между Томбукту и Агадесом, между Кано и Тамангэстом. Обогащение предполагает сделку, а сделка требует одного из чудес: либо риск, либо счастливый случай. К удаче не подстроишься — неизвестно откуда происходит счастливый случай и куда он нацелен, коротки его дорожки, и мне ничего не оставалось, кроме как рискнуть и вложить все, чем владею, чтобы получить несколько ратлей[159] намытого золотого песка или золотых слитков, чтобы использовать их в сделке. И если все мои владения не превышают одного каравана верблюдов, пасущихся на пустых равнинах Адага и одного каменного дома в Томбукту, то вся их стоимость будет весить не больше, чем один залог. От этого решения я отказался и предпочел взять деньги в долг. Истинно говорю, надоумил меня на это один хитроумный купец. Он сказал, что мне надо воспользоваться товаром, который купцы считают самым ценным и привлекательным: это — кровные связи мои с султаном Урагом. Он посоветовал мне использовать мое близкое положение, родство и одолжить деньги в долг у самых крупных торговцев. Однако, купцы этот проект отвергли, потому что все Томбукту полнили слухи о моем конфликте с Урагом после его вероломного нападения на нашего дядю Хамму. Я высказал свое мнение публично, оно было навеяно мне преданиями Анги, и я заявил перед людьми в мечети, что, мол, не жди добра от пастыря, поднявшего руку на своего дядю или отца, и паства стоит перед выбором, подчиниться ли ей престолодержателю, осквернившему общепринятые правила, закон и веру. Султан посчитал такое мнение подстрекательством к мятежу, покушением на авторитет власти и моим поползновением на престол правителя. Он пустил по моим следам своих соглядатаев и предупредил купцов, чтобы не имели со мной дела, и, наконец, просто запретил мне пребывание в Томбукту. Мне ничего не оставалось, кроме как блуждать по Сахаре да заботиться о своих верблюдах, пока не вмешался рок и не бросил принцессу в пропасть.
Вошел тучный негр, закутанный в черные одеяния, он нес золотое блюдо, украшенное искусной насечкой кузнецов. На блюде красовался металлический чайник, возможно, из чистого золота, а возле него — два стеклянных кубка, до половины наполненных пенистым напитком. Негр опустился на колени в углу зала и как тонкий умелец стал разливать чай. Он подполз к султану и поставил блюдо с ним по соседству. Анай взял кубок, увенчанный густой кромкой пены и стал разглядывать его в солнечных лучах, пробивавшихся в окно. Протянул его вождю и взял себе второй кубок. Глотнул пены и почмокал во рту языком, пробуя ее на вкус. Сделал еще один глоток, прежде чем поставить сосуд на блюдо, и заговорил вновь:
— Не
Он повернулся лицом прямо к вождю, и голубая полоска его лисама спала с верхней части груди и обнажила легендарное ожерелье, переплетенное с толстой золотой цепью. На концах этой цепи, где они сходились вместе, в самом ее центре висел таинственный ключ, испещренный волшебными знаками — может, это были амулеты-заклинания, а может — аяты из Корана. Рукоятка ключа сделана в виде минарета, увенчанного сомкнутым полумесяцем, а кончик его представлял собой полую трубку, со свисавшими с нее зубцами острой формы, словно львиная челюсть. Загадочная чеканка покрывала все детали этого ключа — от плоской лопатки-рукоятки до злобного зубастого жерла.
— Ну что же, разве нет у меня права, — признался султан, — разделить со всем народом радость от строительства — вот я и устроил им счастье на земле, ведь я провел настоящий Вау — земной Вау — в жилище каждому, я сделал из него средоточие богатства и счастья, с огромным запасом золота, чтобы притягивать сюда паломников — самых богатых купцов, везущих самые редкие товары со всего континента?
Он наклонился к вождю и проговорил загадочным тоном:
— Я не скрою от тебя, что получил на сегодняшний день десятки прошений от самых богатых и именитых купцов континента — они желают избрать город местом своей резиденции, и это тогда, когда только твое племя остается единственным во всей Сахаре, которое не решается войти в стены Вау и быть введенным в рай с золотыми цепями — всего лишь из страха перед местью джиннов, за то, якобы, что нарушат старинный уговор и будут владеть золотом. Клянусь Аллахом, слышал ты еще когда-нибудь что-нибудь глупее этой небылицы?!
Шейх Адда сделал глоток из своего стакана и выпрямил спину. Поднял нижнюю линию своего лисама поверх кончика носа и сказал:
— Ну, уж коли приличествует султану вести речь о небылицах, то будет и мне дозволено последовать его примеру и начать также с небылиц об обычаях наших мудрых предков, которые не оставили нам в наследство никаких богатств, кроме заветов Анги. Дошло до нас также одно заветное послание, говорили, будто оно размещалось в самом конце книги. Оно гласит, что житель Сахары для обретения счастья не нуждается ни в чем, кроме мудрости. Вот в чем причина того, что заставило их не оставлять нам никакого другого наследства. Стены Вау в стародавние времена размещались меж крышками переплета Анги. И древние жители Сахары не отправлялись ни в какие поиски утраченной родины, пока не потеряли священную книгу. Я полагаю, мудрецы Аира знают в деталях этот завет, он превышает все, что знает раб божий, который стал уже страдать провалами в памяти по причине своей лени и вялости и затянувшейся своей оседлости. Да, государь мой султан. Небылица гласит, что пришлый гость был первым, кто покусился на обычай и сказал, что добро вроде истины, вроде пташки земной: умрет, если в клетку ее заключишь. Ох, прощения прошу, только память опять подводит меня. Верно-верно, нельзя сравнивать добро с птицей… Ну, как же… Оно — ага, «вспомнил!» Похоже оно на воду проточную и на воздух чистый. Говорят же: если заключишь воду в водоем, застоится она и протухнет. А если надумаешь закрыть земзем — родник воды чистой вместе с воздухом плотной крышкой, то воздух застоится и протухнет. Мы тут говорили о ереси шейха братства аль-Кадирийя в свое время. И согласились с вами, наш султан, в тот день на том, что в водоем сливается или в сточный канал попадает, портится, загнивает, превращается в свою противоположность. Ну, что сделало время с этим законом? Верно же, закон как был, так законом и остался, потому как небесный он. Однако мы вправе задать вопрос: что сделал, как поступил султан с этим утверждением? Как же он предал закон небес и принялся тюрьмы возводить, забыв, что Вау земной не то, что Вау небесный, и разумные жители Сахары никогда в поиски земного Вау не пускались, а если нападало на них желание земными благами насладиться, так отправлялись они в Вау совести, в Вау смертного греха и прочие, так сказать, «грады Вау», которых пруд пруди, как оазисов, в нашей Сахаре? Следовало бы султану задать себе вопрос, почему же это порча находит на вещи, если в яму их сбрасывать, прежде чем решаться строить так смело задуманное им. Конечно, кто я такой, чтобы сообщать султану, что вещи портятся и теряют свое назначение, если коснется их рука человека. Вещи и явления так и пребывают в небесном состоянии, если не дотянется до них рука греха и скверны, тогда они разлагаются, и поедают их черви разложения и превращаются они во прах. Этим знаком отмечена греховная длань с того дня, как осмелилась и потянулась сорвать запретный плод в священном саду и вкусить его, вложить в немощные уста, утоляя зов алчности. Если бы только спросил себя уважаемый господин султан, не пришлось бы ему тянуться на цыпочках в поднебесье и возводить опасные стены просто потому, что греховный дланью созданы. Рука, которая строит только для разрушения и родит лишь ради смерти. Я признаюсь тебе сегодня, что ни минуты не сомневался, с тех пор как впервые тебя увидел, что ты родом из посвятивших себя поискам Вау. Если нашелся бы внимательный слушатель к такой тревожной мысли, не перевернулась бы природа равнины. А знаешь ли ты, что ввело меня в заблуждение? Никогда в жизни я не думал, что поиски Вау могут быть коллективными. Мы в прошлом привыкли встречать в Сахаре одиноких скитальцев — искателей счастья, мы получили в наследство от предков мысль, что одиночество есть удел искателя Вау. Мне и в голову не приходило, что можно встретить целое селение, которое бы снялось с места и отправилось искать утерянную родину. И вот теперь я должен заплатить цену за эту оплошность! Однако наверняка явится иблис, чтобы набросить свою пелену на истину и внушать злые козни в душу живой твари, толкать ее совершить заблуждение, как он когда нашептал человеку, понудив его к греху и скормив ему ломтик запретного плода в райском саду. Ты ведешь разговор о счастье и считаешь нас глупцами, потому что нас цепями заволакивают в твой сад. Я с тобой согласен. Мы — дервиши-аскеты не потому, что отказываемся вступить в твой райский сад, а потому что поменял саму жизнь на недостаток, на погибель, на вечную утрату, имя которой — свобода. Это решение не ново, мы не претендуем на то, что нам первым пришло оно в голову, мы унаследовали его вместе со сводом Анги, с нашей честью, с тем лисамом, которым мы привыкли укрывать грешные уста наши. Мы впитали его с молоком матери, мы ему выучились с тех пор, как стали себя ощущать в Сахаре. Вот откуда взялось это вечное перемещение, что оно, как не бегство от всяких оков, от земли, от оседлости на ней, от оазисов? В чем причина вечного странствования, как не в гордой и смелой, величественной попытке избавиться от всякого порабощения, в упорном стремлении каждого к открытому пространству? А что это за пространство, за простор такой, как не тот единственный в мире сосуд, что в состоянии сохранить, защитить все сущее от порчи и разложения, чтобы воздух вечно оставался свободным и чистым, а вода всегда была каплей невинного дождя, взвешенной в облаке, вольно блуждающем в небе Сахары? Мы избрали, как видишь, пребывание вне стен всякого «братства», далеко за его пределами с тем, чтобы мы могли обеспечить себе непрерывное сверкание на вольном просторе под жестокими лучами яркого солнца. Этот утомительный, яростный поиск, эта удивительная гонка по пустынному континенту, которому не видно конца-края, есть требование, нужда в подлинном Вау. Вау скрытом. Вау небесном, не том, что возведен и осквернен грешной дланью человека. Что же ты хочешь, чтобы племя по своей воле вернулось в тюрьму, из которой оно бежало тысячи лет назад, всего лишь потому, что решили люди дух перевести после долгого странствия по соседству с одним из колодцев и провели в лагере больше сорока дней? Жаль, конечно! Мы совершили оплошность, надели на себя цепи — еще до того, как ты явился на равнину, чтобы строить нам всем свою грязную тюрьму с помощью колдовского жезла под названием золото. И если мы позволили тебе стать нашим соседом и приняли твой соблазн, то, наверное, претендовать на чистоту не сможем — наше первородство может обеспечить нам только странствие, мы ведь даже не сможем носить с гордостью это прозвище — «сахарец»! Ты, что явился из страны Аир, чтобы украсть нас от самих себя, господин наш султан? Проводишь нас в темницу, из которой бежали мы десять тысячелетий тому назад, когда распахнула нам Великая Сахара свои объятья и сорвала с себя всякие облачения только для того, чтобы показать нам, что Вау — ближе для нас, чем шейная вена? Ты явился, чтобы ослепить нас сверканием злополучного металла и выложить перед нашими глазами фальшивый Вау вместо Вау божественного, Вау Небес?