Бьется сердце
Шрифт:
— Заседаем — воду льём? — спросил он громко.
Платонов покосился на него.
Нахов умостился, передохнул и тут увидел под рукой у завроно некогда сочинённое им письмо — то самое, которое было подписано товарищами и заказной почтой от правлено в министерство. Они ждут ответа из министерства, а письмо, оказывается, у Платонова!
Третьего дня Нахов пошёл к Аласову домой, застал его лежащим на кровати, ноги кверху. Читает толстенный том какого-то английского историка о второй мировой войне.
«Ты только послушай, Василий Егорович, какие
«На кой чёрт мне твой фальсификатор! Из здешних бы петель выбраться. Ты что же, Сергей Эргисович? Лежишь преспокойненько, будто не тебя вытурили взашей из школы! Там коллектив бурлит, а ты?»
«И я бурлю. Только что мне делать-то? С топором за Пестряковым гоняться?»
«Не валяй дурака! Знаешь, что обязан делать — ехать в райком, в Якутск. В Москву, наконец».
«Не имею права через голову. Приедет с партконференции Аржаков, вынесут моё персональное дело на бюро, а уж потом, в зависимости от принятого решения… Пока нет Аржакова, остаётся фальсификатора читать. Не волнуйся, Василий Егорович, не всё так уж чёрно. Хоть и уволен, а занятия по истории веду без всякой зарплаты».
Тут Нахов и вовсе рассердился:
«Не хотите ли вы, Сергей Эргисович, пококетничать? Вот я какой святой! Могу и бесплатно учить! Ребята ждут, когда же правда восторжествует. А может, правды-то и нет вовсе? А вам, вижу, плевать на эти ожидания».
Аласов построжал, — видимо, проняла его критика:
«Всё верно, Василий Егорович. Мои шуточки — не от хорошей жизни. Завтра же отправлюсь в район».
— Не пора ли начинать? — завуч постучал по графину. — Пожалуйста, Кирилл Сантаевич.
Платонов трудно, с астматическим свистом дыша, придвинул к себе бумаги.
— Приехал я к вам не мораль читать и не разбирательство вести. Для этого у меня Логлоров есть. Я к вам по-товарищески, поговорить хочу, посоветоваться. Умный совет в дороге верёвки дороже…
Часто делая паузы, он заговорил о том, что Арылахская школа в республике — флагман педагогического дела. Но красивое яблочко изнутри оказалось червиво!
Нахов поискал глазами Кубарова: как бы директора от такого сравнения удар не хватил! Но Фёдор Баглаевич сидел с безучастным лицом. Сидел он на краешке стула, стопку книг на коленях держал: представься случай, и тут же улизнёт.
Между тем Платонов перешёл к существу, заговорил о мотивах, вызвавших приказ по роно относительно Аласова.
— Приказ-то мы слыхали, а понять его по сей день не в силах! — кинул реплику Нахов.
Теперь Платонов обратил на него внимание. Замолчал, исподлобья добрую минуту созерцал физиономию возмутителя.
— Да, товарищ Нахов, именно вы-то и не поняли ничего, — сказал наконец завроно, за уголок приподнял письмо, заглянул в конец и, будто впервые, с недоумением перечитал подписи: — Нахов, Халыев, Унарова, Сектяев, Пестрякова. Н-да… Товарищи на товарищей… Даже трудно сказать: кого в нашем обществе может порадовать такое ледовое побоище — между своими же…
—
— С высоты взгляд! — поддержал его Нахов. — Глобальный, так сказать… Очень выигрышная позиция: изрекает истины, и никаких доказательств.
Платонов очень спокойно выслушал Нахова: склонил седую голову набок, пожевал губами.
— Есть тут подпись и Степаниды Хастаевой. Она тоже записалась в критики. Есть ещё Кустурова… Саргылана Тарасовна, так, кажется? Вам, Саргылана Тарасовна, я одно бы сказал: начинать педагогическую карьеру с писания доносов… Плохо у меня укладывается в голове: кляузник и педагог…
Платонов помолчал, выпил воды, опять стал листать письмо, но потом, словно отряхивая руки, бросил листки в общую папку.
— Минуя инстанции, сразу подавай им министра! Но мы хоть и малые власти, а ещё не упразднены. И мы своим, пусть малым, но всё-таки авторитетом хотим внушить: пожалейте школьников. Подписывая это бесстыдство, ответили ли вы сами себе — чего хотите? Развала школы или её укрепления? Хотите провалить работу в самую ответственную пору? Давайте подумаем обо всём этом сообща, хочу вас послушать.
Некоторое время учительская безмолвствовала. Тимир Иванович машинально позвякивал по графину, потом спохватился: «Итак, кто будет выступать?»
Молчание было добрым знаком для завуча — не кинулись с криком. Нахов так и застыл притихший.
Тимир Иванович скользнул взглядом к окну, где устроилась Надежда. Сидит спокойная, с иллюстрированным журнальчиком на коленях, никаких признаков смущения. А ведь тоже подписала!
Теперь, когда письмо вернулось назад, Тимир Иванович прочёл его — донос был составлен со знанием дела. Не было человеческого греха, какого бы не навесили эти субчики на завуча. Нет, жаль, что Платонов из-за деликатности обошёл Надежду в своём выступлении. Дал бы ей припарку, может, пришла бы в чувство!
Он всё ждал, знал, что она вернётся… Пытался подстеречь её одну, поговорить, однако напрасно. По слухам, живёт у Хастаевой, подыскивает квартиру…
— Так кто же, товарищи? Давайте начинать, — сказал Тимир Иванович и вперил взор в Кылбанова.
— Слово имеет Аким Григорьевич…
Кылбанов, умная голова, сделал точный ход. Он не стал распространяться об Аласове. Он закреплял успех и потому взялся за Нахова.
— Человек, не знающий никакой узды! Сколько ещё потакать ему? Сколько он будет прикрываться своей инвалидностью?..
Послышался ропот, Тимир Иванович поспешил на помощь оратору:
— Тише, товарищи. Каждому будет дано слово.
Кылбанов продолжал:
— Кирилл Сантаевич призвал нас к честному разговору, и это хорошо… Так вот, нам давно бы надо присмотреться, какие умонастроения у педагога Василия Нахова. Его послушать, так руки опустишь. Были мы осенью все вместе на охоте… Я ведь хорошо помню, Василий Егорович, какие ты разговорчики тогда вёл. И все, видимо, помнят, могут подтвердить…