Бей в точку
Шрифт:
— Все будет о'кей, — успокаиваю я ее.
— Еще не ту ногу отрежут.
— Очень может быть. Зато в следующий раз им будет труднее ошибиться.
— Пошел ты.
Ее увозят, а мне на пейджер приходит вызов из НП, то бишь из Отделения неотложной помощи, или, попросту, «неотложки».
Нет проблем, проносится у меня в голове. Мне как раз по дороге. К выходу.
Возле неотложки я замечаю отморозка, который пытался меня грабануть сегодня утром. Его до сих пор маринуют в приемной — таким образом стараются отвадить всех, кто не имеет страховки. Лицо у него вымазано в крови, здоровой рукой он поддерживает сломанную руку.
Если бы не особые обстоятельства, я бы с удовольствием здесь подзадержался. Работающие в НП люди спокойны, как удав, и неподвижны, как цветы в горшке. Иначе они бы, наверно, съехали с катушек. Казалось бы, что мешает завотделением отзвонить коллеге, приславшему ему сообщение на пейджер? А просто такого желания у него нет. [86]
Женщина-врач промывает парню ножевую рану в области поясницы. Парень голосит, извивается, но его крепко держат два санитара.
86
Может, потому, что он слишком занят, экспериментируя на больных?
— Зачем вызывала? — спрашиваю.
— НП — это отстой, — роняет она невозмутимо.
— Извини, я спешу. Чем могу помочь?
— Ко мне поступил байкер с ущемлением мошонки. Дорожная авария.
— Так.
— Он немой.
— Немой?
— Ну да.
— А со слухом у него как?
— Со слухом все в порядке.
Тогда я сильно сомневаюсь, что он немой. Я бросаю взгляд на часы. Минут десять до появления крутых ребят, пришедших по мою душу, пожалуй, еще есть.
— Покажи мне его, — говорю.
Она откладывает пульверизатор и ведет меня к больному.
О, это вам не просто дурачок, решивший в выходные прокатиться на «харлее». Передо мной настоящий гангстер, словно сошедший с экрана. Вы видели этот типаж в фильме «Уйдем на дно». Он встречает меня не только зелеными татуировками, но еще и солнцезащитными очками. Из-под упаковок со льдом проглядывает раздувшаяся мошонка пурпурно-черной расцветки.
— Ты меня слышишь? — спрашиваю.
Байкер кивает.
Я зажимаю ему нос. В первую секунду он удивленно поднимает брови, но когда до него доходит, что ему со мной при всем желании не справиться, его лицо приобретает совсем иное выражение.
В конце концов он открывает рот, чтобы глотнуть воздух, и я достаю из-за щеки мешочек с героином.
Я бросаю его коллеге:
— О,кей?
— Спасибо, Пьетро.
— Всегда к твоим услугам, — отвечаю. А в голове: «Если бы да кабы...»
Через минуту я выхожу на улицу через задний вход для «неотложек».
ГЛАВА 20
С этой минуты меня интересует только один человек — Магдалина. Мы сняли квартиру в районе Форт Грин, в меру близко от ее родителей, и проводили вместе все свободное время. Когда ей надо было выступать, я подвозил ее до места и ошивался поблизости до окончания концерта.
Два раза в неделю мы навещали ее родителей. Они вели себя корректно, зато появилась некоторая слезливость. Рово, младший брат Магдалины, смотрел на меня снизу вверх, что мне льстило, хотя и создавало определенную неловкость.
Другое семейство, Локано, я по возможности избегал. Чем-то я был обязан ему, чем-то оно мне, и точка. Что бы вы почувствовали, слушая записи, где ваш друг называет
Что до Скинфлика, то он как будто растерялся. Все, через что мы с ним прошли на Ферме, обернулось для него пустышкой. Как во всеуслышание заявить, что это ты разделался с карчеровской троицей или хотя бы приложил к этому руку? Как признаться, что ты прострелил голову четырнадцатилетнему пареньку? Он оказался не при делах, и теперь он испытывал не столько стыд, сколько черную зависть ко мне, я это чувствовал. Даже когда я вышел из тюряги, мы с ним практически не разговаривали.
Хуже другое — меня обступили «свои». Все эти компьютерные юзеры, в глазах которых я сделался знаменитостью. Незнакомые люди, видевшие во мне хладнокровного убийцу и обожавшие меня за это. Отбросы общества, оплатившие мою защиту. Тщеславные, неуверенные в себе и потому опасные. От отдельных приглашений я отказывался, но не от всех. Откровенно выказать им свое презрение я не мог.
По крайней мере, братки не настаивали на моем возвращении в профессию. Они понимали: миф о том, что я неуязвим и власти впредь никогда не решатся предъявить мне какие-либо обвинения, самоценен и не нуждается в проверках. [87] Но они не отпускали меня от себя, черт бы их подрал. Именно в то время я познакомился с Эдди «Консолем» Скилланте. В числе прочих.
Сказать, что это придурки, значит, ничего не сказать. Это настоящие чмо. Вызывающе невежественные, омерзительные в общении. Они убеждены на сто процентов, что есть особая доблесть в том, чтобы выколотить деньги из человека, живущего своим трудом, и что, поступая так, они следуют великой традиции. Всякий раз, когда я спрашивал, о какой, собственно, традиции идет речь (единственное, что я хотел от них услышать), они обычно сразу затыкались. То ли из-за клятвы, которую они в свое время дали, то ли вследствие своей природной дремучести. Но я продолжал интересоваться, хотя бы потому, что заставить этих мудозвонов заткнуться — уже какая-никакая победа.
87
Не успели Джона Готти окрестить «тефлоновым доном», как он оказался за решеткой. Для этого хватило восемнадцати месяцев.
Скинфлик приглашал меня на парти в свою новую квартиру в Верхнем Ист-Сайде. Я приходил в разгар вечеринки и, разыскав Скинфлика в толпе, пожимал ему руку. Мы обменивались одной фразой («Мне тебя, чувак, не хватает», — говорил он; «Мне тоже», — отвечал я), и я отбывал восвояси. В каком-то смысле это было правдой. Чего-то мне не хватало, но в любом случае это что-то ушло безвозвратно.
Вообще говоря, будь я тверже в этом убеждении — что прошлое мы похоронили, — возможно, все остались бы живы.
Девятого апреля 2001 года я сидел дома, когда Скинфлик позвонил мне на сотовый. Был поздний вечер. Я дожидался Магдалину — ее квинтет играл на каком-то юбилее. Недавно я купил ей машину.
— Чувак, я в большой жопе. Мне нужна твоя помощь. Я за тобой заеду?
— Даже не знаю, — ответил я. — Меня не заметут?
— Нет, — успокоил он меня. — Ничего такого. Никакой нелегальщины. Все гораздо хуже.
И, поскольку формально мы не расплевались, я ответил:
— Ладно. Заезжай.