Без борьбы нет победы
Шрифт:
В тот день мы летели в Голландию, где Коппенберг намеревался купить какую-то редкостную мебель для своей роскошной виллы в Баден-Бадене. Только за один этот полет четыре 700-сильных двигателя нашего "юнкерса" израсходовали несколько тысяч литров бензина, в то время как на многих участках фронта из-за нехватки горючего сотни самолетов не могли подняться в воздух. Поэтому уже в начале 1940 года наша авиация оказалась почти полностью парализованной. Но это ничуть не смущало Коппенберга, которому "экстренно" понадобилась антикварная мебель...
Незадолго до окончания войны инженеру Кремеру, руководителю так называемой танковой комиссии при штабе имперского министерства вооружений и военной продукции, удалось отбить меня
В качестве личного референта я сопровождал своего шефа в его поездках по танковым заводам. Комиссия, возглавляемая Кремером, несла перед военным министром Шпеером, которого впоследствии Нюрнбергский трибунал приговорил как военного преступника к двадцати годам тюрьмы, полную ответственность за выполнение установленных планов выпуска и совершенствования танков.
Его репутация "испытанного и закаленного старого борца" была во всех инстанциях весьма высока, и никто не осмеливался перечить ему. Побаивался его и Коппенберг, попросивший меня ни в коем случае не возражать против моего нового назначения. Кончились долгие веселые вечера в доме Коппенберга, и началась трудная пора.
Незадолго до 29 декабря 1944 года, когда авиабомбой снесло здание берлинского бюро Коппенберга на Линнейштрассе, между Бранденбургскими воротами и Потсдамской площадью, я в последний раз говорил с ним в его рабочем кабинете. После какого-то заседания он пригласил меня к себе и подвел к огромной карте, висевшей на стене. Он показал мне на Арденны, где какая-то германская группа войск, контратаковав союзников, оттеснила их примерно на сто километров. Вдруг он возбужденно заговорил: "Послушайте, вы, главный шахер-махер по танковой части! Вероятно, вы должны знать, дает ли нам этот рывок достаточный запас времени, чтобы запустить в серию танк д-ра Клауэ. Иначе какой нам толк от этой новой модели?" Он перевел дыхание и с тревогой в голосе продолжал: "И вообще, продлится ли война до момента, когда нам наконец удастся ввести этот новый танк в бой?" Германское военное руководство он считал абсолютно бездарным и, говоря о нем, приходил в ярость: "Провал нашей авиации — это какой-то бред! Геринг — жалкое трепло!" И, легонько толкнув меня кулаком в бок, примирительно добавил: "Ну, чего молчите? Извольте высказаться, старый "пессимист"! Ведь вы брюзжите уже не первый год".
Я с удивлением посмотрел на него. Меня мало кто называл пессимистом, разве что люди, все еще строившие себе иллюзии о будущем.
Лицо Коппенберга снова стало серьезным — видимо, он пожалел о своем вопросе. Конечно, ему было бы нелегко услышать из моих уст, что мы проиграем эту войну, судя по всему, очень скоро и совершенно независимо от новой конструкции танка.
В то время как одни изворачивались, мечтая сохранить возможно большую часть своих барышей даже после поражения, другие стремились до последнего мгновения упиваться своей властью и богатством. Многие руководствовались девизом: "Наслаждайся войной, мир будет страшен!" И чем ближе к концу, тем более исступленной и разнузданной становилась их жизнь.
Однажды, прибыв по служебным делам в Мюнхен, я стал свидетелем эпизода, весьма типичного для нацистской верхушки.
После ужина в ресторане я сидел с двумя деловыми партнерами в холле отеля "Четыре времени года", как вдруг, сопровождаемый несколькими мужчинами, ко мне подошел придворный фотограф Гитлера Гофман и приветствовал меня. Торопливо опрокинув рюмку виски, он предложил мне и моим знакомым
Никогда в жизни я не видел в частном доме столько картин, сколько было здесь. Развешанные впритык одна к другой, они покрывали стены всех комнат, отчасти даже двери. И самое поразительное — здесь были только подлинники. Во время своих мародерских поездок по оккупированным странам этот "тонкий ценитель живописи" наворовал себе лучшие картины из частных собраний.
Его коллекция напитков сделала бы честь лучшему нью-йоркскому бару, и мы, естественно, не ограничились одной рюмкой. Вскоре появилась горничная, неся огромный поднос с великолепно оформленными сандвичами. Я не верил глазам своим: лососина, салями, ветчина, сыр, яйца, сардины — все это призывно улыбалось мне. Горничная опустила поднос с заманчивой снедью на низкую деревянную подставку, и мы энергично принялись утолять свой голод. Как-никак, а шла зима 1943/44 года... Внезапно наш хозяин рассвирепел, что-то крикнул горничной и сильным ударом ноги сбил поднос с подставки. Сандвичи полетели на ковер. Оказалось, горничная забыла подать тосты с черной икрой. Через минуту девушка бесшумно вошла в гостиную. Ловко орудуя щеткой на тонкой палке и серебряным совком, она быстро все убрала. Примерно через час нам был подан горячий поджаренный хлеб с икрой.
Я подумал о мужчинах и женщинах на военных заводах, о солдатах на фронте... Мое любопытство к таинственным подземным ходам, к стремительным карьерам и жульническим аферам как рукой сняло. Мне стало противно, и я пожалел, что принял приглашение этого прихвостня коричневого диктатора...
Но и в других кругах сохранилось немало традиций кастовой исключительности. Еще во времена кайзера Вильгельма II, когда в Западном Берлине было совсем немного увеселительных заведений и высший свет встречался только в районе Фридрихштрассе — Унтер-ден-Линден, ресторан "Тэпфер" прославился своими завтраками. Речь идет не о скромной утренней еде, когда к столу подаются яйца, булочки, джем, кофе или чай, но о завтраке, который в тогдашних аристократических кругах сервировался к часу дня. Так и говорилось: "Народ уже обедает, а мы лишь завтракаем". Меню этих трапез состояло из изысканных салатов, всевозможных холодных закусок, десертов и, разумеется, портвейна строго определенной выдержки.
С тех пор многие представления о классах и общественных прослойках значительно изменились, но эта традиция выстояла в бурном потоке событий.
Как и встарь, доступ к "Тэпферу" имел строго ограниченный круг посетителей, знакомые старой хозяйки этой ресторации или рекомендованные ей лица. В военные годы здесь кормились и нацистские руководители. Народ уже давным-давно жил впроголодь, но у "Тэпфера" ели и пили по-прежнему. У меня прямо слюнки текли, когда мимо моего столика официанты проносили блюда в ниши, где сидели избранные гости.
Сюда я не раз приходил с Коппенбергом или Удетом, с моим кузеном Берндом, генерал-фельдмаршалом Мильхом и другими, так что стал здесь завсегдатаем, а в этом заведении для избранных все постоянные гости со временем поневоле сближались. Так и получилось, что я вторично столкнулся с графом Вольфом фон Хельдорфом. Было это летом 1944 года, а может быть, немного раньше.
Около десяти вечера я освободился по службе и отправился к "Тэпферу" поужинать. Посетителей почти но было — их разогнало переданное по радио сообщение о подходе к столице вражеских бомбардировщиков. В одной из ниш я неожиданно заметил графа Хельдорфа, сидевшего за бутылкой красного вина и погруженного в глубокое раздумье. Обрадовавшись моему появлению, он пригласил меня за свой столик.