Без черемухи

Романов Пантелеймон Сергеевич

Мы побежали в столовую поздороваться с Захаром Михалычем. Он пришел с красненьким узелочком, не хотел раздеваться и, держа шапку в руке, а узелок под мышкой, ждал, когда соберутся идти в баню.

– - Вы что тут танцуете, отправляйтесь собираться,-- сказала крестная, наткнувшись на нас,-- кто с кем пойдёт?

– - Ты что же с мальчиками идешь?
– - спросила у меня Катя, не глядя на меня и просверливая пол каблуком.

Я так растерялся от этого вопроса, что не знал, как ответить. Промычав что-то неопределенное, я побежал к матери, чтобы поставить, наконец,

этот проклятый вопрос на совершенно определенную почву. Там я услышал успокоившее меня известие, что я пойду с мальчиками, Катя -- с девочками.

– - А кто раньше пойдет?
– - спросила уже подоспевшая и сюда Катя.

Мать сказала, что мы пойдем раньше.

– - А почему не мы, почему?
– - спрашивала Катя, сев на край сундука и глядя на свои вытянутые ножки в туфельках, которыми она шевелила, капризно держа голову набок.

– - Потому что Тихон Тихонович любит жарко,-- сказала мать и подала мне белье, свернутое трубочкой.

– - Хороши будете и после нас,-- сказал я, почувствовав под собою почву.

Я взял белье и побежал в переднюю одеваться. Расскакавшись туда, чтобы с разбегу ткнуться лицом в мех шуб на вешалке, я налетел носом на что-то твердое. Оказалось, что это -- Сережа, искавший свою венгерку.

– - Что ты летаешь, как сумасшедший?
– - сказал он. Я не знал, что ответить, и полез разворачивать и искать на вешалке свою шубу.

– - Ты куда это собираешься?-- спросил он, подозрительно проследив за мной.

– - В баню,-- сказал я, не оглядываясь и продолжая рыться.

– - С кем?

– - С вами...-- сказал я, поперхнувшись.

Катя была уже тут и ждала, чем кончится этот разговор.

– - С нами? Это еще зачем?

И он в шубе и в шапке пошел выражать протест.

– - Началось,-- подумал я, стараясь не встречаться взглядом с Катей, и с бьющимся сердцем ждал, чем кончится эта история. Те гонят, эти гонят, прямо деться некуда. Что на них наехало.

– - Пусть идет с девочками,-- послышался из столовой недовольный голос Сергея.

– - Это еще зачем?!
– - закричали, выскочив из своей комнаты девочки.-- Нет уж, пожалуйста, избавьте, мы Катю берем, что вы его вечно нам суете.

Я должен был стоять и выслушивать все это.

– - У него уж скоро борода вырастет, а вы его все в нами посылаете.

Я невольно с испугом схватился за подбородок.

– - Господи, когда же кончится эта каторга?
– - подумал я в отчаянии.

– - Навяжут вечно малышей и возись с ними,-- недовольно проворчал Сергей.

Вышел дядюшка; он был в своей хорьковой шубе, от которой мы отрывали хвостики. Из поднятого воротника торчала его сжатая воротником седая борода.

После переговоров о том, есть ли в бане мочалки, свечка, мы разыскали свои калоши и пошли.

– - Спички не забудьте,-- крикнула вслед крестная.

– - Пожалуйста, не беспокойтесь,-- сказал дядюшка, и мы вышли на мороз.

VII

Никогда не бывает так приятно идти в баню, как зимним, предрождественским вечером, когда крепкий морозный снег

скрипит под ногами, из запушенных морозом окон столовой падают на снег полосы света и по окнам ходят тени. А в березнике, за деревьями светится подслеповатое, наполовину завешанное окно бревенчатой деревенской бани.

Сережа с усилием открыл прилипшую от мороза дверь и весь пропал в теплых облаках пара. Я проскочил за ним и, не снимая башлыка, повязанного поверх шапки, остановился в предбаннике. Баня была низкая, почерневшая, законопаченная в пазах бревен паклей. На потолке висели блестевшие от лампы капли пара. От дощатой перегородки пахло нагревшейся смолой. На перегородке была прибита старая деревянная вешалка, служившая прежде в доме.

Маленькие, слезящиеся окошечки, широкие мокрые деревянные лавки, полки, тазы и особенный банный дух...

– - Не угорим?
– - сказал дядюшка, держась за борты шубы, и, еще не снимая ее, взглянул на Захара Михалыча.

– - Угорим -- вытащат,-- сказал Захар Михалыч, как всегда быстро раздеваясь.

Я с удивлением заметил, что кальсоны у него не белые, а полосочками. А у дядюшки на груди была седая шерсть. Занявшись наблюдением, я стоял около двери, закутанный, как кукла, и мешал всем.

– - Что же ты стал?
– - сказал мне Сережа, наткнувшись на меня.

– - Я не достану развязать башлык.

– - Завязывают зачем-то на спине, изволь развязывать,-- проворчал он.

Не успел я снять шубы, сделать кое-какие наблюдения, как Захар Михалыч, тощий, как индеец, стоял у чана и, широко расставив ноги, чтобы не обвариться, лил в глиняный таз кипяток, от которого столбом в потолок шел пар, а потом сидел на полке и, крепко зажмурившись от мыла, намыливал голову.

– - Я в одну минутку,-- приговаривал он после каждого всплеска,-- по-нашему -- раз, два и готово.

– - Ах, хорошо!
– - приговаривал дядюшка, тоже сидя на полке.-- Вот хорошо-то! Лучше бани ничего нет на свете.

Его борода смокла и повисла сосулькой, а седые остатки волос торчали по краям лба вверх. Он набирал полную мочалку мыла, тер себе ею бедра, грудь и под шеей, задирая вверх бороду.

Мне тоже налили воды в глиняный таз (мне хотелось в медный) и посадили одного внизу, чтобы не было жарко, на широкую деревянную скамью. Обыкновенно прежде нас сажали вместе с Катей над одним тазом и, велев зажмуриться, мылили головы и лили на них из кружки теплую воду, причем мы утирались обеими руками, едва успевая отфыркаться. А потом смотрели друг на друга с мокрыми вихрами, с мелькающими в глазах радугами.

Сидя теперь один, я не знал, что делать, с чего начать и боялся пустить мыло в глаза, а потому, повернувшись спиной, чтобы не видели, пускал мыльные пузыри, дуя в трубочку кулака, окунал лицо в таз с водой и старался смотреть под водой.

– - Вы, молодой человек, вымылись?
– - спросил дядюшка.

– - Вымылся,-- сказал я.

– - А что же вы сухой совсем?

Захар Михалыч уже вымылся и собирал на лавке свое белье с полосочками в узелок.

– - Михалыч, чай пить оставайся,-- сказал дядюшка,