Без единого выстрела
Шрифт:
— Это не шутки, Николай Андреевич. Это суровая действительность. И она может стать еще суровее, если вы не перестанете сыпать риторическими вопросами и не будете точно выполнять мои инструкции. Вы ведь не хотите потерять свою работу, не правда ли? А вы можете ее потерять, если западные партнеры вашей фирмы узнают, что под видом торгового представителя их периодически навещает… ну, вы сами знаете, кто.
Аверкин задумался на целых тридцать секунд — Чек знал это, потому что все время смотрел на циферблат часов. Он назначил себе крайний предел продолжительности разговора — три минуты, — и не собирался превышать регламент, какой бы оборот ни приняла беседа.
— Это не телефонный разговор, — сказал наконец Аверкин. — И потом, сто тысяч… Вам не кажется, что вы сильно переоценили мои финансовые возможности?
— А вы обратитесь за помощью
— Послушайте, — перебил его Аверкин, — у нас с вами получается странный разговор. Вам не кажется, что вы несколько голословны?
— Египет, — сказал Чек. — Сирия. Куба. Иран. О Кабуле я уже не говорю. Это далеко не все, но я думаю, с вас хватит и этого. Ждите звонка.
Он с грохотом повесил трубку, поспешно вернулся в машину, съездил в магазин и через сорок минут уже спал мертвым сном, свернувшись калачиком на своей разворошенной постели. Сон его был глубоким и спокойным, как у человека, успешно и до конца выполнившего тяжелую, важную работу.
Направляясь на работу, Рогозин сделал небольшой крюк и на минуту остановил свой огромный золотистый «бьюик», который друзья и знакомые в шутку называли «бьюриком», напротив офиса службы безопасности.
Обезображенный дверной проем уже оштукатурили, новенькая дверь сияла зеркальным стеклом, в котором отражалась нелепая пятнистая фигура в тяжелом бронежилете и черной маске. Омоновец стоял на крыльце в расслабленной позе, небрежно положив руки на висевший поперек живота короткоствольный автомат, и сквозь прорези маски глазел на девушек, которых здесь, в центре, как всегда, было великое множество. Он покосился на остановившийся напротив длинный, как железнодорожная платформа, роскошный автомобиль Рогозина и равнодушно отвел взгляд, убедившись, видимо, что ожидать нападения со стороны водителя «бьюика» не приходится.
Рогозин немного посверлил этого мордоворота ненавидящим взглядом, но в конце концов пожал плечами и отправился по своим делам. Омоновец был безмозглым инструментом, а кто же обижается на инструмент? Даже прокуратура, санкционировавшая это вторжение, была не более чем слепым орудием в чьих-то умелых, опытных руках. Рогозин не ломал себе голову над тем, кто из его конкурентов все это устроил. Он мог с ходу перечислить не менее полутора десятков названий солидных фирм и имен их владельцев, которые многое отдали бы за то, чтобы устроить Рогозину и его «Эре» хотя бы мелкую пакость. А этот налет на службу безопасности «Эры» являлся не чем иным, как обыкновенной мелкой пакостью, досадной и кратковременной помехой в работе идеально отлаженного механизма. Возможно, это была месть, а может быть, кто-то из взятых в оборот конкурентов пытался таким способом оттянуть свою неизбежную финансовую гибель.
Рогозин не слишком переживал по этому поводу: подобные инциденты не раз имели место в недалеком прошлом и, несомненно, будут повторяться в будущем. На общий ход дел они повлиять не могли, потому что службу безопасности концерна «Эра» возглавлял Канаш, равных которому в этой сфере деятельности не было. Он содержал свое хозяйство в идеальном порядке, и присылаемые прокуратурой и налоговой полицией проверки никогда не могли обнаружить в документации и методах работы «Эры» ничего криминального. В то же время хитроумный Канаш не забывал периодически подкидывать этим волкам мелкие косточки наподобие халтурно замаскированного в комнате отдыха скрытого микрофона или мелкой преднамеренной ошибки в бухгалтерской документации. Это были мелочи, позволявшие проверяющим потешить свое самолюбие, а Канашу — ненавязчиво предложить им взятку, не вызывая при этом лишних подозрений.
За одиннадцать лет, которые миновали с той страшной ночи на отцовской даче, Юрий Рогозин сильно изменился. Он был еще сравнительно молод — что такое тридцать с небольшим лет для человека, привыкшего следить за своим здоровьем! — но в нем не осталось ничего от избалованного маменькиного сынка, которым он был когда-то. Разумно вложенные деньги и умело употребленное влияние
Рогозин не нуждался в услугах наемных киллеров, чтобы убирать с дороги конкурентов. У него хватило ума понять, что умело поданная информация разит наповал вернее пули или тротила. Это было чисто, удобно и безопасно, поскольку позволяло расправляться с оппонентами без крови, стрельбы и прочей уголовщины.
Бесценный Канаш, прошлое которого было так же темно, как его каменная физиономия, подхватил идею буквально на лету, и с его помощью Рогозин очень быстро создал в Москве совершеннейшую сеть электронного шпионажа. Это стоило больших усилий и фантастических денег, но Рогозин был доволен: он успел опередить конкурентов, и все их попытки соперничать с ним в информационной войне выглядели смешно и жалко. Он мог душить их на выбор, по одному и пачками, и делал это, не испытывая ни злости, ни стыда, ни жалости — так, как огородник выпалывает проросшие на грядке сорняки.
Постепенно до него дошло, что он не только может, но и должен оказывать влияние на политику. Это понимание пришло к нему не сразу. Поначалу он воспринимал скачки и бешеные зигзаги политического курса так же, как и любой рядовой россиянин: как неизбежные, непредсказуемые и не поддающиеся никакому влиянию капризы погоды наподобие тайфуна или засухи. Но по мере того, как состояние Рогозина росло, он начал понимать, что политику делают все-таки люди, причем, как правило, вовсе не те, которые горланят на заседаниях Думы и позируют перед телекамерами. Это были куклы, а кукловоды прятались в тени за кулисами, дергая за веревочки и с сосредоточенным видом огребая многомиллионные барыши.
Работать с политиками оказалось проще, чем с бизнесменами: они больше зависели от общественного мнения. Рогозин, которому в то время уже принадлежали две газеты с миллионными тиражами, не жалел сил и средств на то, чтобы обзавестись собственным каналом на телевидении. Это было дорого и хлопотно, но овчинка стоила выделки, и контролируемые Рогозиным средства массовой информации уже через час после вторжения в офис службы безопасности «Эры» подняли дикий вой на всю страну, вопя о творящемся беззаконии и туманно намекая на сведение каких-то личных счетов, орудием которого сделалась федеральная прокуратура. В обеих газетах и на телевизионном канале у Рогозина работали матерые профессионалы, в разное время по различным причинам оказавшиеся не у дел или перекупленные у конкурентов, да и материал был острый, злободневный, так что первый вопль был немедленно подхвачен другими газетами, телевидением и радио. Кто-то вовсю ругал Рогозина, кто-то, наоборот, хвалил, помня о хранящемся у него компромате, но все сходились в одном: прокуратура опять села в лужу, порвав штаны из-за желания слишком широко шагать.