Без имени

Demi Urtch

Есто должен был вернуться к полудню, даже прежде Ксато, в одно и то же время заглядывающего за собранным нарьяном. Ксато приехал и рассказывал небылицы: якобы на тракте кто-то видел тайвов, в два раза больше обычных, с алой шерстью, с клыками с ладонь. Мабья посмеялась, как смеялась с самого детства, когда ещё не Ксато, а его родители ездили на той же тарантайке и порой подвозили Мабью в город – в школу, тогда ещё государственную. Ксато собирал глупые страшилки, словно репьи, и каждой верил, и пересказывал Мабье. И глаза у него делались такие большие-большие – прямо как сегодня, когда говорил про тайвов. Мабья проводила Ксато и

отругала про себя Есто, наверняка задержавшегося в городе. Представила, как он отирается опять у каких-нибудь магазинов, глядя на выходящих людей голодными глазами. Помянула Гатью и вернулась к делам – ещё нужно было перебрать сложенный на сушку тинкан, покопаться в заглохшей старенькой поливайке, плюющейся песком вместо воды второй день. Приготовить ужин, проверить, притрагивалась ли Рисна к заданиям из школы – теперь уже спонсируемой Сейгой, а не давно не существующим правительством.

День склонился к вечеру, и сейчас Мабья, как дура, сидит на веранде, будто дел у неё нет. Любуется закатом, думает о гигантских алых тайвах и глупом Есто, который так давно не встревал в неприятности, что теперь уж, конечно, не встрять не мог. Рисну усадила-таки за уроки, а делает ли, нет – неизвестно. Ну хоть не нагнетает тут своими вздохами и вопросами невпопад.

От характерного скрипа отъезжающих в сторону задних ворот Мабья подбирается. Поднимается на ноги, на всякий случай прихватив из потайного ящика пистолет, и тихо идёт кругом дома. Расслабляет плечи, приметив на заднем дворе светлую макушку Есто. Волосы Есто остались от Дайно, а тот их получил от бедового отца-меканца. Только у Дайно волосы напоминали выгоревшую траву, а у Есто больше похожи на седину. Так решила для себя однажды Мабья, потому что не было сил снова и снова узнавать в нём Дайно со спины.

Вот же, обрадовалась, старая дура. А у Есто вся одежда изгваздана, будто его по камням вазюкали – и пыль, и кровь. А что это он тащит за собой на платформе?

– Гатья тебя спьяну сделала! – в сердцах бросает Мабья, откладывая пистолет на прикрытую бочку и подходя ближе. – Что снова с тобой приключилось?

Есто чуть наклоняет голову набок и виновато улыбается.

– Неприятности, как ты грозила. Мне нужно отдохнуть, Мабья. Хотя бы немного. Не спрашивай.

Мабья досадливо всплёскивает руками, но действительно не задаёт вопросов. Есто говорил как-то, что каждый вопрос – как будто прикладывают кусочек металла, и он сначала всё нагревается, если не отвечать, а потом, если перетерпеть, снова остывает и пропадает вовсе.

– Горе ты, Есто… – вздыхает Мабья.

Он не обижается и, кажется, вовсе пропускает мимо ушей.

– Не приезжала Сейга? – спрашивает обеспокоенно.

– А…

«А должна?»

Мабья вовремя проглатывает вопрос.

– Не приезжала.

– Плохо. – Есто качает головой.

Мабья только теперь присматривается как следует к его ноше и снова всплёскивает руками. Бледный меканец, такой же грязный, как и Есто, едва дышит и выглядит немногим лучше трупа.

– Гатья тебя побери, это ещё кто? – забывшись, выдыхает Мабья.

– Это Лейб. – Есто виновато пожимает плечами. – Его надо вылечить. Он обещал починить генератор.

Бегло оглядев Лейба, Мабья едва удерживается от совета, что стоит Есто сделать с этим треклятым генератором. Не то чтоб из вежливости – просто порой не знает, как буквально этот малохольный воспримет слова.

Лейб же вдруг дёргает

головой, бормочет что-то по-мекански, не открывая глаз. Вроде спрашивает, где он. И зовёт кого-то… «Рури» – это имя же? У Дайниного отца так звали бабку.

– Ты опять не сдержался. – Мабья не спрашивает, просто отмечает вслух. – Ну и как тебе очередное чужое имя?

Она не может удержаться от укора. И от мыслей: кем Лейбу была эта Рури? Как он её потерял?

– Жмёт, – тихо признаётся Есто. – И зудит.

Он чешет запястье – уже и так всё покрытое красными полосами.

– Ох, Есто! – Мабья в сердцах цокает языком. – Ладно, тащи в дом своего Лейба.

Есто кивает. Уже почти дойдя до крыльца, вдруг говорит на ходу:

– Меня не Гатья сделала.

– А кто?

– Шальрахи. Это он у южан был богом.

Интермедия. Гость

– Дайно! – окликают сбоку.

Там стоит дом, небольшой и старый. Его окружает высокий забор, но веранда всё равно просматривается с улицы – дом на холме.

На веранде – женщина, смуглая и немолодая. Напряжённо выпрямилась, вцепилась в перила, вглядывается. Не знает простых людских правил: если видишь кого-то, кого не должно быть рядом, не зови по имени. Спроси, кто.

Там, откуда родом Дайно, это все знают. Спрашивают у встречного, есть ли у него имя. И, если нет, могут предложить имя того, кого видят, а взамен просить столько, сколько захотят. Всего лишь за имя, за отмеренные крохи силы – разве справедливо? Тот, у кого нет имени, не может не принять сделку. Не может не подчиняться.

А назвать безымянного без спросу – всё равно что пригласить к столу и разрешить брать что угодно. Тогда безымянный сам диктует условия и черпает силу полной рукой.

Дайно жадно смотрит, как женщина сбегает по ступеням. Дайно едва стоит от голода и жары. Казалось, держаться в стороне от городов – правильно. Кто-то однажды сказал: как сможешь, иди на север, туда, где не знают правил. Но Дайно неизвестно, как далеко для этого нужно уйти. Для севера тут слишком горячее солнце.

Ещё тот кто-то сказал: мы можем стать свободными. Надо только перебороть себя, перестать брать чужие имена.

Он сам не был свободен. Не имел имени, и Дайно не знает, как его называли тогда. Не имел лица в глазах Дайно, и едва ли они смогли бы узнать друг друга, если б встретились вновь. Такие, как они, вообще редко видятся. Людей сводит с ума, когда их много рядом.

Нельзя было верить тем словам. Те, у кого нет имени, не могут говорить то, что не считают правдой. Но это не значит, что они не ошибаются.

Дайно не чувствует себя свободнее. Чувствует, будто умирает.

Глядя на женщину, Дайно тепло и немного виновато улыбается. Знает – с того момента, как она назвала по имени, – что её зовут Мабья. И чувствует, что она хотела б услышать: «мама». Но это не будет правдой.

К счастью, эту дилемму даже не приходится решать. Потому что прежде, чем Мабья добирается до ворот, Дайно теряет сознание.

Приходит в себя уже в доме. За окном темно – это видно сквозь не провёрнутые до конца жалюзи. Комнату освещает только настольная лампа в рыжем абажуре, немного фонящая на грани чувств – разболталось что-то. Нужно перекрутить, Дайно знает как. Сделать в ближайшее время, пока не взорвались тонкие пластинки внутри – такие Дайно ни за что не восстановит – и не поранили Мабью.