«Без меня баталии не давать»
Шрифт:
Десятник, поймав хмурый взгляд царя, испуганно втянул голову в плечи. И когда Пётр прошёл мимо, побежал за ним собачонкой.
— Отчего бегут работные? — не оборачиваясь, спросил Пётр.
— Так ведомо, государь, труда не приемлют.
— Труда? — переспросил Пётр, покосившись на десятника, бежавшего вприпрыжку обочь. — А може, корма?
— Може, и корма, — согласился десятник.
— Веди меня в избы жилые, где работные.
Пётр вошёл в избу, в нос ударило тяжёлым духом.
Пётр палкой толкнул одного из лежавших и, когда тот, откинув тряпье, высунул бледное лицо, спросил:
— Чем болен?
— Животом, батюшко. Неделю несёт как из куршивого цыплёнка. Да тут все животами маются.
— Лекарь что пить давал?
— Какой лекарь, батюшко. Он господ пользует. А нас...
Пётр не дослушал больного, повернулся к десятнику:
— Живо лекаря сюда. Одна нога тут, другая там.
Десятник убежал. Пётр прошёлся по комнате, заглянул в остывшую печь.
— Вам что? Лень щепья принести?
— Так хворые же, батюшко, некоторые и до ветру не могут сбегать. Эвон в горшки гадят. Ввечеру, которые воротятся с верфи, принесут. Затопят.
Пётр наклонился под нары, вытащил один горшок глиняный, поднёс к окну, заглянул, покачал головой, поставил горшок у печки.
— Ты чей будешь? — спросил больного, говорившего с ним.
— Я Петька Малышев, батюшко.
— Стало, тёзки с тобой. Кем трудишься?
— Плотник я, батюшко. Топором, топором всю жизнь.
— Что на судне рубишь?
— А всё, батюшко, бимсу ли, киль ли, всё могу, а ежели надо, могу и деву морскую на нос изготовить.
— Стало, мастер ты, Пётр Малышев?
— Стало, мастер, батюшко.
Десятник воротился скоро, привёл с собой лекаря, всклокоченного опухшего мужика в сером кафтане.
— Ты лекарь? — спросил его Пётр, едва сдерживаясь от гнева.
— Я лекарь, государь, — отвечал тот хрипло.
— Пошто не лечишь работных?
— Так их тыши, государь, а я один. Да и чем лечить-то?
— А тебе корья дубового запасти не впало в башку? А? А ну-ка подойди ближе.
Лекарь со страхом сделал два крохотных шажка к царю.
— Ближе, — зарычал Пётр. — Ещё ближе.
Палка в руке царя шевельнулась, лекарь невольно голову в плечи втянул.
— Возьми горшок, взгляни, что в нём. И скажи скоро, отчего сии испражнения?
Лекарь взял горшок дрожащей рукой, потянул брезгливо носом.
— Не носом тяни. Оком, оком зри, сукин сын. Что это?
— От болезни живота, государь, сие.
— А може, от твоей лени, скотина. — Пётр вдруг взмахнул палкой и огрел ею лекаря.
Тот только ойкнул да рукой запоздало заслонился, но бежать
— Вот тебе! Вот тебе моё лечение! Вот! Вот! — приговаривал Пётр, охаживая дубиной согнувшегося лекаря.
— Государь, государь, — взмолился тот. — То ж не я, то ж не я, то пища худа.
— С пищей я разберусь, — сказал Пётр, успокоив наконец гнев дубинкой. — Но ты чтоб с нынешнего дневал и ночевал по избам работных. И лечил. Не станешь лечить, велю засечь.
— Стану, стану, государь, — лепетал лекарь, сморкаясь и вытирая слёзы.
— Запаси поболе дубового корья, — наставлял Пётр. — Запарь и отпаивай всех, всех до единого. Нужны поспешители, бери кого хошь, но чтоб подымал людей на ноги. Да травницам, травницам поклонись, у них трав целебных много позапасено.
Пётр вышел из избы, сказал десятнику:
— А теперь в поварню.
В поварне, занимавшей большую избу-пятистенок, в нескольких котлах бурлило варево, клубился пар. Повар, видимо предупреждённый о приходе царя, стоял у печи, держа по-солдатски, как ружьё, большой уполовник у ноги. Увидев вопросительный и грозный взгляд Петра, хотел что-то сказать:
— Так что, ваше государское величество, того... этого, — но, запутавшись окончательно, смолк.
— Что у тебя в этом котле? — спросил царь.
— Суп, ваше государ...
— Открой, — перебил Пётр.
Повар стянул тяжёлую половину крышки. В котле бурлило, парило, пованивало.
— Налей мне в чашку супу.
— Но, ваше государское величество, — сказал повар, однако же зачерпнул уполовником варево. — Оно, энто для работных, не для господ.
— Наливай, не скупись.
Повар налил чашку с верхом.
— Дай-ка ложку.
Царь зачерпнул деревянной ложкой, попробовал. Сплюнул.
— Затхлую крупу варишь, пёс!
— Ваше государ... — потерял от страха повар дар речи. — Что поставят... то и... Я ж рази...
— Кто поставляет?
— Прохоров, ваше государское... Прохоров.
— Ты, — ткнул царь десятника пальцем в грудь. — Отнеси в мою избу эту чашку с варевом и ложкой. И скачи в город, тащи мне Прохорова. А ты, — обернулся к повару, — веди в кладовую, кажи крупу, муку.
Царь сам быстро развязывал в кладовой мешки, брал в ладони крупу, нюхал, пробовал на вкус. Отплёвывался. Ругался.
Повар следовал за ним, никак не выпуская из рук уполовника, словно тот помогал ему страх пересилить, и лепетал косноязычно:
— Ваше государ... Ваше ведическое государство...
— Где мясо? Кажи мясо, — приказал Пётр.
В мясной половине он перевернул несколько ободранных туш.
— Это что? Всегда такую дохлятину ставит?
— Таку, таку, ваше государск...