«Без меня баталии не давать»

Мосияш Сергей Павлович

Для гетмана самой желанной была бы война вдали от Украины. Пусть бы шведы пришли в Москву через Смоленск, а уж он бы тогда сочинил бы поверженному Петру вежливое письмо с благодарностью за прошлое и с известием о расторжении связей с Россией.

Ну, а если б победил Пётр, то можно б было всё оставить по-старому. Царь всегда доверял ему и, наверное, никогда бы не узнал о его тайных сношениях с Карлом и Лещинским.

Но чёрт дёрнул этого Карла повернуть на Украину (Мазепа даже себе не хотел

признаваться, что этим «чёртом» был он сам), и теперь фурия-война катится сюда.

И бедному гетману «наискорийше» решать надо — как быть? Он думал, что война пройдёт стороной, а его уверения в преданности будущему победителю так и останутся на бумаге, а потом и зачтутся. Но события потребовали скорых действий.

Эстафета, прибывшая от Меншикова, требовала немедленного выступления Мазепы с казачьими полками, дабы «чинить промысел над неприятелем».

Что делать? «Чинить промысел над неприятелем», с которым гетман давно уже в тайном союзе. Как быть?

И Мазепа отвечает светлейшему, что и рад бы выступить, да не может по той причине, что «всюду в подлом народе воровство и шатание», и как бы после отъезда гетмана не случился здесь бунт и кровопролитие.

Причина важная, что и говорить. Мазепа знает, чем надо припугивать царя и его окружение. Ещё не закончено следствие по астраханскому возмущению, ещё не искоренено окончательно на Дону Булавинское восстание. Оказывается, что-то зреет и на гетманщине.

Но светлейший не успокаивается. Карл вступил на Украину, нужны казачьи полки. Прибыв в Горек, он шлёт гетману приказ явиться к нему для важной беседы.

Ёкнуло сердце у Мазепы, вспомнил, что совсем недавно тоже для «бесед» были званы в Смоленск Кочубей с Искрой. Уж не пронюхал ли чего фаворит царский? Не для такой ли «беседы» кличет? Вызвал гетман к себе своего племянника и сторонника Войнаровского.

— Скачи-ка, брат, к Меншикову в Горек. Постарайся пронюхать, для какой такой нужды я ему занадобился.

— А что передать-то я ему должен?

— Передай ему, что-де гетман Мазепа в седло сесть не может, сильно болен, что-де в Борзне его уже соборовать готовятся.

— А ну как не поверит?

— Поверит. Они мне всегда верили. И в этот раз поверят. Нам недельку-другую выиграть надо, а там... Скачи. Да поспрошай всё же, зачем он звал-то меня.

Александр Данилович, выслушав Войнаровского, спросил:

— Неужто никаких надежд на выздоровление?

— Никаких, ваша светлость. К соборованию готовят гетмана.

— Ай, как не ко времени захворал наш верный друг. Что ж делать? Что ж делать? — Меншиков на мгновение задумался. — Ты вот что, братец, ступай отдыхай, а заутре поедешь со мной в Борзну. Хочу сам попрощаться с гетманом, а может, удастся и ободрить чем.

Войнаровского отвели в одну из хат. Он об одном попросил: чтоб позволили ему коня тут же привязать. Принесли горшок каши, но не лезла она в горло ему. Даже Мазепа не

мог предвидеть столь неожиданного поворота, что светлейший князь надумает явиться к смертному одру умирающего друга.

«И зачем он придумал с этим соборованием? — думал Войнаровский. — Что теперь делать? Как отговорить светлейшего от поездки?»

А меж тем Меншиков велел своему адъютанту Фёдору Бартеневу брать перо, бумагу и писать царю сообщение о болезни и возможной смерти гетмана. Фёдор писал под диктовку светлейшего:

«...И сия об нём ведомость зело меня огорчила, во-первых, видеть его не довелось, а другое, что такого доброго человека теряем. Молю Бога, чтоб облегчил его от болезни. Заутре сам поскачу в Борзну, а оттуда уведомлю тебя, государь, о состоянии друга нашего».

Окончив письмо и запечатав, светлейший вызвал нарочного, подал ему пакет.

— Немедля скачи в Погребки и вручи государю. Да дождись, что ответит. Ступай.

Меншиков вскоре лёг спать и уснул сразу, так уж приучил себя с младости (день для раздумий, ночь для сна), но и встал чуть свет, как приучен был Петром. Велел звать племянника гетманского и выезжать чтоб немедля. Денщик, посланный за Войнаровским, воротился ни с чем.

— Нет его, ваша светлость.

— Как нет? Куда ж он делся?

— Хозяин хаты сказал, поднялся-де ночью и уехал.

— Что за чертовщина? Я ж ему сказал, что вместе выедем.

А Войнаровский меж тем гнал коня во весь опор, спешил предупредить своего дядю об опасности.

Мазепа, не подозревающий ещё ни о чём, утром собрал своих сообщников, сказал им, как и что, и задал один вопрос:

— Так шлем королю грамоту нашу о покорстве и верности украинского народа?

— Как же не послать, — отвечал за всех полковник Герцык. — Давно пора. Он уже под Новгород-Северский подступил. Кабы не опоздать.

— Бери, Орлик, перо, пиши до короля.

Мазепа дождался, когда Орлик умакнёт перо в чернила и поднесёт его к чистому листу бумаги, и, оправив длинные свои вислые усы, начал:

— Ваше королевское величество, мы, представители угнетённого царём украинского народа, притекаем к стопам вашим, мудрости вашей...

Дальше «мудрости» гетман не успел сказать, в горницу влетел Войнаровский:

— Иван Степанович, беда! Сюда Меншиков скачет.

— Матери его чёрт! — вскричал, побледнев, Мазепа. — Шо ему треба?

— Он желает с вами проститься.

— Со мной? — вытаращил глаза гетман.

— С вами. Вы ж сами велели сказать, что помираете.

— Ах, шоб ему, — взглянул Мазепа на сообщников. — Треба тикать, господа полковники. Велить скоренько седлать коней.

Не прошло и получаса, как гетман уже мчался во главе своих преданных полковников в Батурин — главное своё укрепление, где было собрано вдоволь провианту, пушек и пороха. В Борзне Мазепа оставил своего человека Грица, наказав ему строго: