Без названия

Заседа Игорь

Внизу - в мокрой продолговатой долинке - было душно и сыро, я еще раз отметил эту особенность здешнего климата: очень медленное испарение, что свидетельствовало о значительной влажности воздуха.

– Это следы машины, когда ее тащили наверх, - предупредил мой вопрос комиссар Дюк, заметив, что я остановился.
– Здесь она падала.
– И комиссар указал на изломанный кустарник метрах в пяти выше.

Минут пятнадцать мы шарили по склонам и в долине, но в основательно вытоптанной траве и в кустарнике ничего так и не обнаружили. Ни крошки информации.

Впрочем, я и не ожидал иного исхода и сюда меня скорее влекло интуитивно: точно было что-то на свете, что могло объяснить причину загадочной ночной поездки Джона Крэнстона, поездки за собственной смертью.

– Нет ни клочка бумаги, - констатировал комиссар Дюк, доставая пачку сигарет.
– Курите?

Я отрицательно качнул головой. Мне не давало покоя деревце, метров трех в высоту, переломленное в метре от земли. Я мысленно нарисовал план падения машины и убедился, что корпус должен был пройти в полуметре левее, никак не ближе. В том, что осинка была сбита совсем недавно, свидетельствовал свежий перелом - из раны вытекал липкий сок. Однако следов краски на стволе обнаружить не удалось, как я ни смотрел.

– Вы напоминаете мне сержанта Лавуазье, - с подковыркой сказал комиссар Дюк.
– Он тоже чуть не обнимался с этим деревцем, но ларчик открывается просто: когда машина падала, распахнулась правая дверца и снесла его. Вот и вся загадка!

– Загадка?..
– протянул я, пораженный вдруг родившейся мыслью. Загадка...

– Кстати, на дверце автомобиля остался характерный след и, кажется, кусочки приставшей коры. На светлой краске след отчетливо виден. Экспертиза подтвердит этот факт.
– Мне показалось, что комиссар Дюк ехидно ухмыльнулся, точно школьный учитель, поймавший нерадивого ученика со шпаргалкой...

Дюк великодушно протянул мне руку помощи, когда я поскользнулся и едва не скатился снова вниз.

– Не нужно больше катастроф, - изрек комиссар Дюк, вытирая чистым зеленым платком правую руку, перемазанную глиной.

Как я и ожидал, сержант Лавуазье сидел на выступавшем из земли камне и курил. Еще два окурка я увидел у его ног. Волна возмущения поднялась во мне, но я смолчал - какое я имел право что-либо в данном случае говорить? Лавуазье лениво, как мне показалось, скользнул по мне взглядом и неторопливо четко, по-военному поднялся навстречу комиссару. Я наперед знал, что он скажет.

Однако первые же слова его насторожили.

– На этом месте, - сказал он, указывая рукой на камень, - стояла машина...

– Здесь их побывало после того, как патруль сообщил о происшествии, по меньшей мере пять, - возразил Дюк.
– Та, которая обнаружила катастрофу, мой "форд" и "паккард" скорой помощи, тягач, вытаскивавший из обрыва, и "форд" следственной службы...

– Но среди них не было, мой комиссар, ни одного спортивного "ягуара", - все так же невозмутимо продолжал сержант Лавуазье.

– Мало ли кто мог здесь останавливаться, сержант, - в голосе Дюка проскользнуло раздражение, однако комиссар не дал ему восторжествовать и уже заинтересованно спросил сержанта: -

Вы уверены, что "ягуар" имеет к этому какое-то отношение?

– Конечно, нет.

– Вот видите, - сказал комиссар.

– Однако, мой комиссар, есть немаловажная деталь: "ягуар" стоял здесь... во время катастрофы.

– Слушайте, сержант Лавуазье, - едва сдерживаясь, рыкнул комиссар, сколько раз я вас просил не устраивать мне устных кроссвордов, которые, как вам хорошо известно, я терпеть не могу, а докладывать, как и положено докладывать сержанту уголовной полиции - четко, коротко, без домыслов. Ну, что там у вас?

– Как сообщила патрульная машина, дождь начался около десяти часов. "Ягуар" оставил следы на сухой почве, вот взгляните сюда.
– Гнев начальства мало подействовал на сержанта. Он наклонился и показал на довольно хорошо сохранившийся след. Дюк тоже наклонился и несколько минут рассматривал отпечаток протектора. Наконец он разогнулся.

– Этот след мог появиться и неделю назад...

– Не думаю, у него не обветрились края. Мой вывод: машина остановилась здесь до дождя, иначе при начале движения колеса на мокрой почве обязательно бы пробуксовали. "Ягуар" же двинулся по сухому... Считаю: необходимо запросить экипаж патрульной машины, не видели ли они "ягуар" выпуска 1976 года - олимпийского выпуска.

Комиссар молча повернулся, подошел к "форду" и вытащил микрофон радиопередатчика.

– Здесь комиссар Дюк. Немедленно пришлите на сорок третий километр экспертную бригаду. Все.
– Голос комиссара Дюка был суров.
– Садитесь, мистер Олех Романько, - пригласил он меня.
– Сержант, вы останетесь до прибытия экспертов и все это объясните им.

"Форд" взревел своими тремястами пятьюдесятью лошадиными силами, ловко развернулся на шоссе, и комиссар, даже не взглянув в сторону сержанта Лавуазье, нажал на газ.

Я оглянулся: сержант уселся на камень, в руках у него блеснула зажигалка...

Когда мы прощались у восточного входа Центра де Жарден, комиссар Дюк пожал мне руку и снова извинился за причиненное беспокойство.

– Если у вас появятся ко мне какие-то вопросы, всегда к вашим услугам. Мой телефон...
– любезно назвал он номер.

Вопреки моим опасениям, я разыскал Сержа Казанкини на втором этаже, в пресс-баре. Он в тоскливом одиночестве сидел в полупустом зале, перед ним стояли чашечка с кофе и бокал с виски.
– Увидев меня, Серж так поспешно вскочил, что едва не опрокинул столик.

– Хелло, Олех!
– вскричал Серж.
– Рад тебя видеть. Что будешь пить? скороговоркой выпалил он, стиснув мою руку.

Я не обманывался в причине столь бурного проявления чувств: при самых добрых отношениях, что сложились между нами, существовала другая, потаенная причина: мой приятель из Франс Пресс смертельно не любил пить в одиночестве.

– Двойное виски и два кофе покрепче!
– сказал я.

У Сержа от удивления отвисла челюсть, но что-то в моем лице удержало его от расспросов. Он кинулся к стойке, заказал.