Без названия
Шрифт:
– Вот-вот, - перебил меня Серж, - мы возвращаемся к тем самым миллионам, что выбрасывают коту под хвост. Пустующие стадионы, приносящие убытки, бассейны, на которых пытаются смастерить хлипкие подмостки для шоу, и раздражение налогоплательщиков, - им-то еще долго приходится оплачивать блистательное безумство, называемое Олимпийскими играми!
– Ты по-своему прав. Но это уже из другой оперы. Ибо если я начну развивать свою мысль дальше, ты обвинишь меня в "красной пропаганде"... Могу пообещать тебе одно: когда, спустя четыре года, мы встретимся в Москве или в Киеве, ты поймешь, что наши стадионы и бассейны никогда не застынут безжизненными
– У меня пересохло в горле, - оборвал тему Серж и крикнул: - Бармен!
– Слушаю, сэр, - сказал бармен, похожий на бывшего боксера.
– Два виски. Двойных!
– Одно двойное виски, - поправил я.
Бармен принес бокал и спросил:
– Я не ослышался: вы произнесли - Киев?
– Какого черта...
– начал было Серж, но я жестом остановил его.
– Да, я - киевлянин.
– То я радый вас витаты на канадський земли!
– на чистом украинском языке приветствовал меня бармен.
– Щиро дякую!
– отвечал я.
– Вы давно в Канади?
– Майже усе життя. Сорок рокив, як одын день... Я з Львивщины...
– О чем это вы?
– поинтересовался Серж, нетерпеливо поигрывая бокалом с виски.
– Земляка встретил, - ответил я и кивнул бармену: мол, еще будет время потолковать (знал, как они, покинувшие родину, тянутся к нам, их все интересует, любая мелочь доводит до слез, - таким нельзя отказывать в разговоре, как голодному - в куске хлеба...).
– Так тебе эта сплетня про западного немца не нужна?
– спросил Серж после приличного глотка "Баллантайна".
– Запущу ее на Франс Пресс, может, кто купит...
– Слишком много чести для обыкновенного задиры, - сказал я, а сам подумал, что завтра буду с Крэнстоном, мы вдоволь наговоримся о плавании, у меня соберется великолепный материал, и я выдам его в тот день, когда Джон Крэнстон потрясет мир. Похлопав Казанкини по плечу, многозначительно пообещал: - Придет время, расскажу тебе кое-что поинтересней, чем эта история с незадачливым репортером. Франс Пресс будет в восторге, Серж!
– Я вечно теряюсь: шутишь ты или говоришь всерьез.
– Заблестевшими от выпитого глазами он уставился на меня.
– Всерьез. И ты эту новость узнаешь раньше других. Ведь мы же с тобой не конкуренты!
– закончил я привычной фразой, которая была у нас с Сержем в ходу.
– С меня виски!
– обрадовался Казанкини.
– Все, Серж, финиш.
3
Корпуса Монреальского университета взгромоздились на самый верх Холма. Сейчас они были пусты, лишь в трех разновысоких - от трех до тринадцати этажей - серых бетонных коробках жили гости олимпиады. Из окна, выходившего прямо туда, где останавливался олимпийский транспорт - ярко раскрашенные автобусы, - я увидел парашютиста в черном, лихо сдвинутом набекрень берете, поигрывавшего автоматической винтовкой. Улица словно вымерла - разве что изредка простучат женские каблучки. Бесцветное солнце поднималось где-то за островом Нотр-Дам, прикрывавшим порт. Вопреки обещаниям организаторов олимпиады, погода в Монреале, что ни день, ломала прогнозы: когда должен был хлестать дождь, светило жаркое солнце и мы изнывали от липкой жары; дождь же начинался в самое неподходящее время. Вчера, выйдя из Центра де Жарден, я за те короткие минуты, пока искал такси, успел вымокнуть до нитки...
В студенческой комнатке, заменявшей гостиничный номер, не развернуться: с трудом сделал зарядку, потом побрился и, накинув
Когда вернулся, то услышал нетерпеливые гудки и поспешил к окну, помахал Крзнстону рукой. Быстро оделся, подхватил сложенный еще с вечера "адидас" и, не дожидаясь лифта, сбежал с пятого этажа.
– Хелло, Олег!
– Джон был в белых джинсах и белом тонком шерстяном свитере, красиво оттенявшем его смуглое лицо.
– Можно в путь?
Я кивнул.
Машина, как застоявшаяся борзая, рванулась вперед, и пружины заскрипели под тяжестью наших тел.
Крэнстон включил приемник, симфоджаз убаюкивал.
Я подумал, что, где бы человек ни был, он всегда вспоминает дом. Мне привиделась Конча-Заспа, где среди вековых сосен есть упругая лужайка и тихая, сонная вода, в которую глядятся старые ветлы...
– Вчера звонила мать, - прервал молчание Джон.
– Смешные они, матери, не правда ли? Сыну уже четверть века стукнуло, а она - нет, ты только представь!
– беспокоится: не забываю ли я вытирать голову насухо, когда выхожу из бассейна. Я в детстве легко простужался, наверное, сказалось то, что родился на севере, в Дарвине, а в пятьдесят седьмом родители переехали в Мельбурн - на юг. А в Мельбурне, известное депо, погода пять раз на день меняется, особенно когда из Антарктиды подует... Мать что-то беспокоит. Словно предчувствует...
– Он резко, на полуслове, умолк.
– Что предчувствует?
– не удержался я.
– Нет, нет, это я так, - поспешил Крэнстон.
Наконец машина выкатила из леса к озеру, уходящему вдаль, противоположный берег терялся в дымке.
– Приехали!
– сказал Крэнстон.
Легкий деревянный домик с одной стеной сплошь из стекла был приподнят на сваях достаточно высоко, чтобы под ним свободно поместилась белая, с голубой стрелой по борту и смешной мордашкой медвежонка-гризли на носу нестандартная яхта. К даче вела тропинка, посыпанная желтым песком. Озеро поблескивало в ослепительных лучах июльского солнца мириадами крошечных зеркал; лес был негуст, и солнце свободно бродило по опушкам, усеянным мелкими луговыми цветами. Круто срезанная крыша домика опускалась с другой стороны до самой земли, создавая таким образом возможность разместить две крошечные комнатушки на втором этаже.
Ни одна живая душа не приветствовала наше появление.
– Олег, помоги-ка.
– Джонни ткнул мне в руки картонный ящик, сверху положил другой - поменьше, а увенчал эту пирамиду моим собственным "адидасом" - сумку пришлось придерживать подбородком, чтобы не свалилась.
– Ты бы еще сам наверх взгромоздился, - ругнулся я.
– Куда топать?
– Иди за мной!
– Крэнстон, неся по сумке в каждой руке, показывал дорогу. Поднявшись на пять ступенек, он остановился у двери. Щелкнул замок, и мы вошли в залитую солнцем просторную гостиную, занимавшую весь первый этаж.
– Клади на пол, - разрешил Крэнстон.
– Сними хотя бы сумку, иначе я разобью фотоаппарат.
– Сейчас помогу, - пообещал Крэнстон, но почему-то не спешил.
– Джонни, это тебе дорого обойдется!
– вскричал я нетерпеливо.
– Сейчас, сейчас, - повторил он. Я повернулся к нему и увидел, что Крэнстон, притихший, какой-то потерянный, замер посреди комнаты с листком бумаги в руках, губы его беззвучно шевелились.
– Ты что, получил "черную метку"?
– попробовал я пошутить, но слова повисли в воздухе.