Без семьи
Шрифт:
Нужно было возвращаться назад, но в какую сторону? Я совсем потерялся в этой темной пещере.
Очевидно, железная дорога была разрушена напором воды, пробраться к выходу из колодца было невозможно. Мне приходилось возвратиться к своим.
По мере моего приближения, голоса становились слышнее. Я плыл скорее, чтобы достигнуть галлереи.
— Иди, иди! — говорил мне учитель.
— Я не нашел пути.
— Ничего не значит! Они близко уже от нас, они слышат наши крики.
Я прислушался, удары становились сильнее. Голоса работающих, хотя и слабо, но ясно были слышны.
Я почувствовал, что мне было очень холодно, и забился
Крики делались все яснее. Можно было различать отдельные слова.
— Сколько вас? — услышали мы.
— Шестеро, — ответил дядя Гаспар. — Поторопитесь, мы изнемогаем. Сколько дней мы находимся здесь?
— Две недели. Теперь вам недолго. Не бойтесь. Не говорите — это замедляет работу. Еще несколько часов.
Я думаю, последние часы были самые длинные и мучительные для нашего плена. Каждый удар казался нам последним. Но удар следовал за ударом.
— Вы голодны? — спрашивали нас.
— Да, конечно, голодны, — отвечали мы.
— Можете еще ждать? Если вы очень слабы, сделают желоб и спустят вам бульон, но это замедлит ваше освобождение.
— Мы подождем, торопитесь!
Черпаки не останавливались ни на одну минуту, и вода быстро спускалась.
Удары молота сделались слабее. Очевидно, ждали с минуты на минуту отверстия и боялись произвести обвал, при котором мы могли бы получить ушибы или быть убитыми.
Чем ближе подходила минута нашего освобождения, тем (слабее чувствовали мы себя. Я не только не мог держаться на ногах, но не был даже в состоянии приподняться. Я дрожал всем телом, хотя не чувствовал озноба.
«Наконец, несколько больших кусков земли оторвалось и упало между нами».
Наконец, несколько больших кусков земли оторвалось и упало между нами. В потолке нашей галлереи образовалось отверстие. Мы были ослеплены светом ламп. И сразу же опять наступил мрак: сильным порывом ветра лампа была потушена.
— Не бойтесь, это порыв ветра. Сейчас зажгут лампы. Подождите немного.
Через спасательную галлерею уже протягивались руки к тем, которые сидели на верхней площадке. Впереди всех шел инженер. Он взобрался на площадку и, прежде, чем я успел произнести слово, взял меня на руки и вынес на воздух. Тут я лишился чувств.
Я сознавал, как во сне, что меня несли на руках, а потом завернули во что-то теплое. Вдруг я почувствовал, что меня ослепило. Я открыл глаза: дневной свет ударил мне в лицо. Мы были под открытым небом.
Сразу что-то белое бросилось на меня и лизало мое тело. Это был Капи. Тут же, с другой стороны, Маттиа обнимал меня. Я оглянулся вокруг себя: громадная толпа стояла с обеих сторон, оставив для нас проход посредине. Толпа молчала, чтобы не пугать нас криками, и протягивала руки, чтобы взять меня у инженера. Он, гордый и сияющий, не уступал своей ноши и сам понес меня в контору, где уже были приготовлены для нас постели.
Через два дня после этого, я уже прогуливался по улицам Варса вместе с Алексеем. При встрече со мной все останавливались и с любопытством смотрели на меня. Некоторые подходили ко мне и пожимали мне руку. Оправившись совершенно, я решил двинуться
ГЛАВА 22
В обратный путь
Мы выбрали по карте такую дорогу в Шаванон, чтобы по пути встретилось побольше местечек и крупных деревень, где мы намеревались устраивать представления. Во время этого путешествия я учил Маттиа читать и писать. Но грамота давалась ему с трудом. Вероятно, это было не столько от неспособности ученика, сколько от моего неумения преподавать.
Маттиа увлекался музыкой и делал замечательные успехи. Он часто задавал мне такие вопросы, на которые я не в состоянии был отвечать. Правда, мне не хотелось сознаваться в своем невежестве, и я часто отделывался, вместо каких-либо объяснений, указанием что «так требуется» или что «такое есть правило». Маттиа не удовлетворяли такие ответы, и я заметил, что он стал в последнее время задумчив и рассеян. Я стал расспрашивать его, и он, в конце концов, признался, что его мучило.
— Ты, конечно, хороший учитель, — сказал он, — и никто не может меня учить так хорошо, как ты, но все-таки есть вещи, которых даже ты не знаешь. Мне хотелось бы взять несколько уроков музыки у какого-нибудь настоящего учителя или хотя бы купить книгу, которая объяснила бы мне все, что меня интересует.
Правда, меня немного обидело, что Маттиа не считает меня настоящим учителем, но я не мог не сознаться, что он прав. Поэтому я ответил ему:
— Бери столько уроков, сколько хочешь. Я тоже их буду брать вместе с тобою. Я чувствую, что и мне необходимо пополнить свои знания.
Мы решили, что в первом же городе, который попадется на нашем пути, отыщем, учителя и попросим его дать нам несколько уроков. Через несколько дней мы пришли вечером в небольшой городок. Маттиа очень хотелось знать поскорее, есть ли здесь хороший учитель музыки. Поэтому за ужином я осведомился у хозяйки постоялого двора, где мы остановились, относительно учителя. Мой вопрос очень удивил ее.
— Как, разве вы не слыхали об учителе Эспинасе?
— Мы пришли издалека, — ответил я, — а потому решительно ничего не слышали об Эспинасе.
— Должно быть, уж очень издалека вы пришли, раз ничего не знаете об этом учителе, — сказала хозяйка.
Я немного сомневался, захочет ли такая знаменитость дать урок таким жалким беднякам, как мы. Тем не менее, мы все же решили пойти утром к этому прославившемуся музыканту и просить его разъяснить нам все затруднительные вопросы, которые нас мучили.
На следующий день, захватив с собою арфу и скрипку, мы отправились разыскивать пресловутого Эспинаса. Нам указали на дом, где, по всей видимости, жил цирюльник.
— Должно быть, он живет у цирюльника, — сказал Маттиа шёпотом, приоткрывая дверь.
«— Должно быть, он живет у цирюльника, — сказал Маттиа шепотом, приоткрывая дверь».
Мы вошли в комнату, которая была разделена пополам. В правой половине лежали на полках гребни, головные щетки и стояли баночки с помадой. А в левой половине лежали на столе и висели на стенах скрипки, трубы, гитары и другие музыкальные инструменты.