Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину
Шрифт:
Глава седьмая Некто в полувоенном и прочие
И протрубил Шутиков. И было утро. И на завтра опять имела место "шрапнель" без подливы, сухари без масла и чай без сахара. После перекура я забрал аккумуляторы с "коломбины" и - раз-два, раз-два, раз-два трусцой побежал в гараж, к Митьке Пойманову, заряжаться. Несмотря на недавний перекусон, в животе подсасывало, ныло в подреберье, каждый шаг тупо отдавался в затылке (давление, давление, милорд! нужно обязательно на обратном пути заглянуть в санчасть, смерить давление!..).
Все катаклизмы
С какого-то рожна вспомнился вдруг вчерашний ночной кошмар. От спертого воздуха что ли, мне в казарме вечно снилось что-то несусветное. Примерещился склонившийся над моим смертным одром сержант Филин: лупала золотые, как надраенные асидолом пуговицы, под носом чужие эпохальные усы. По-сундуковски он скрежетнул зубами и, пустив дым из ушей, процитировал Отца Народов, бесмилляевским поносным голосом, но на свой, разумеется, манер: "Мир, сукабля, будет сохранен и упрочен, рядовой, бля, М., если народы, бля, мира возьмут дело сохранения мира в свои руки и будут отстаивать, сукаблянахрен, до конца!"
Размышляя о смыслах столь причудливой эклектики, я старался как можно выше вскидывать коленки - раз-два, раз-два, раз-два! но тут сверху, точно из мусорного ведра на голову, пало на меня:
– Локтями, локтями, Тюхин, поэнергичнее! И следите... м-ме... за дыханием: носом вды-хаим, ротом выды - и тоже -хаим, Финкельштейн вы мой невозможный!.. Айн-цвей, айн-цвей, айн-цвей-дрей!..
Я застыл, точно гвоздь, по которому тюкнули кувалдой!
Из окна офицерского кафе на втором этаже, обмахиваясь шляпой, выглядывал субъект, который в том моем вчерашнем казарменном кошмаре отпихнул плечиком недостоверного Иосифа Виссарионовича и, гаденько хохотнув, обрадовал: "Слушайте вы его больше, солнышко вы мое... м-ме... ненаглядное! Ни рук, ни народов, ни самого... м-ме... мира, Тюхин, - вашего, понятное дело - уже и на картах нет-с!" А когда я, обмирая от ужаса, задохнулся: "Что, во... война?!" - он, окурок слюнявый, скривил козлиную свою морду: "И-и, война!.. Да вы оптимист, батенька! Хуже, Тюхин, куда хуже: сущая гибель!
Он был в черных, невзирая на темень, очках, в расстегнутом кителе без погон на голое тело, с бильярдным кием в одной руке, с фужером в другой.
– Ричард Иванович?!
– оправясь от потрясения, воскликнул я.
– А я думал, вас уже нету...
– Плохо, плохо же вы обо мне думаете! Кикс и два шара за борт, душа моя! И давайте наперед условимся: и для вас, и для всего этого зоопарка
– Да уж не Зорге ли?!
– ахнул я.
– Экий вы, Тюхин! Тьфу, тьфу на вас!.. Впрочем, что я... м-ме... говорю!.. Молодцом, друг мой: нет ничего святого! Так держать, стервец вы этакий!..
– Все мимикрируете?
– На ходу перестраиваюсь, голубчик, с учетом обстоятельств и реалий окружающей действительности... Ну, чего вы пялитесь на меня, как марксист на летающую... м-ме... тарелку? Давайте-ка поднимайтесь и живенько, живенько, как любил говаривать один наш с вами общий знакомый. Вы, Тюхин, кий в руках держать умеете?..
И этот юродивый еще спрашивал! Я вспорхнул по лестнице ни разу не коснувшись ступенек.
Слепец-провиденциалист стоял подле бильярда широко распростерши руки в стороны. Когда я приблизился, он картинно хлопнул фужер об пол и снял очки. Ну что ж, на этот раз глаза у него были самые обыкновенные, разве что - разные: один черный, а другого вообще не было, на его месте лиловел здоровенный, со знанием дела подвешенный фонарь, судя по изжелти, обрамлявшей его, давний. Ричард... прошу прощения, - Рихард Иоганнович был, как и я, сед, в бороденке под Мефистофеля, в кургузом кителечке без верхней пуговицы. На нем были галифе и синие спортивные тапки на босу ногу - правый с белым шнурком, левый, дырявый, - с коричневым.
– Вот он, вот он счастливый миг!
– изображая безмерную радость вскричал профессиональный перерожденец.
– Ах, дайте же, дайте я вас обниму и... м-ме... обчеломкаю!
Разумеется, я не дался.
– Слушайте, - прошептал я, - кончайте ваньку валять. Вы откуда здесь взялись?
– Вот тебе и на! Что значит - откуда?
– все тем же козлячьим своим тенорочком взблеял Зоркий.
– Оттуда же, геноссе, откуда и вы.
– А я откуда?
– Ай-ай-ай! Будто и не помните!..
– Да я башкой ударился, когда с дерева падал... Лодку, помню, отвязывали... Как в плену был, помню... Какие-то лимончики...
– А как Даздраперму Венедиктовну шлепнули, это вы... м-ме... забыли?
– Ей Богу!..
Рихард Иоганнович внимательно посмотрел на меня одним глазом.
– Экий вы... незлопамятный. Впрочем, может, оно и к лучшему: всякая чушь по ночам сниться не будет.
– Он надел очки.
– Так что давайте-ка, Тюхин, считать, что мы с вами, ну, скажем, с неба... м-ме... свалились.
– А что - и не с неба?!
– С неба, соколик вы мой, с неба, с самого что ни на есть поднебесья! Руки вот так вот раскинули, аки крылья, и - бац!..
– И тут он, гад, все-таки обнял меня. Мы крепко, по-братски, троекратно облобызались, после чего этот поганец сплюнул.
– Ай эм глюклих!.. Вундербар!
– забормотал он, шмыгая носом.
– А то ведь я опять того-с, Тюхин: незаслуженно претерпел, подвергся!..
– Хорошо били?
– вытирая губы рукавом, поинтересовался я.