Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину
Шрифт:
– Изверги, сущие изверги!.. А как пытали! Особенно этот ваш кучерявенький такой, цыганистый. Прямо с ножом к горлу: говори, говорит, парашютист, когда будет "приказ"!..
– Это Шпырной, Ромка...
– Да ведь как же не громко?! Аппаратик-то мой слуховой они у меня на предмет экспертизы реквизировали. Уж так кричал, так кричал!.. Не слышали? Жаль... Вы что предпочитаете - пирамидку или карамболь?
Как патриот русского бильярда я предпочел американку. Разбил Рихард Иоганнович из рук вон плохо, совершенно по-дилетантски, в лоб. Всякое видывал я на своем игроцком веку, но чтобы с первого же удара и пять
– Не желаете ли откушать нашего фирменного компотика с бромбахером?
Ричард... тьфу ты, черт!.. Рихард Иоганнович, не церемонясь, снял с подноса налитую всклень одинокую рюмку и, подмигнув мне, выпил залпом. Но вовсе не обида, не то, что мне по-хамски даже не предложили, заставило меня замереть в полусогнутом, с задранной левой ногой, состоянии. Этот, с хрипотцой, голос я узнал сразу же, без всяких там ушных спецаппаратиков с компьютерным анализатором! Я был готов отдать на отсечение ту самую руку, в которой держал кий, что это была она, моя случайная ночная гостья, темпераментная Виолетточка! Сердце мое билось, как рыба об лед: узнает или не узнает? А если узнает, что делать, точнее, куда бросаться: в обьятия, в ноги, в окно?..
К счастью, любительница скакать по казенным койкам не обратила на меня ни малейшего внимания. И лишь какой-то проблеск интереса мелькнул в ее малость косеньких, как у Митковой, глазах, когда этот негодяй с башкой в проплешинах - следы от погашенных об его темечко окурков - когда этот ирод рода человеческого, крякнув и передернувшись, представил меня:
– А это, лапочка, господин Тюхин - прыгун с высоты, снайпер-с, отличник... м-ме... половой и поэтической подготовки!..
Я готов был проткнуть его кием, как шпагой, но каким-то чудом сдержался и, стиснув зубы, врезал по шару, вложив в удар всю силу своего негодования! О!.. Вы не поверите: и свояк и чужой, перелетев через лузу, с грохотом запрыгали по паркету!
– Я же говорил вам: кикс и два шара за борт, - ухмыльнулся фальшивый немец.
– Кий, говорите, дрянцо?..
И тут Рихард Иоганнович поменялся со мной киями и, практически не целясь, этак с треском, пижонскими клапштосами загнал шесть шаров кряду!..
Запахло разгромом, позорной "сухой", каковым образом я, Тюхин, в жизни не проигрывал, да еще при свидетелях.
– Ты, Виолетточка, ступай, - намеливая биток, задумчиво сказал этот новоявленный Толстоба*.
– И не надо плакать: все образуется.
– Думаете... думаете, он выздоровеет?
– Петушком запоет!
Робко улыбнувшись, моя курочка - именно так она просила называть ее в минуты нежности - моя курочка, взмахнув подносом, выпорхнула. Я перевел дух.
– А что связи, Тюхин, все еще нет?
– спросил Рихард Иоганнович и, взявши кий за спину, мастерски сыграл абриколем в угол.
Я был потрясен до глубины души. У меня задергалась щека, кольнуло сердце...
– Вы что-то спросили?
–
– Мандула, спрашиваю, не прорезался?
Я поднял на него обреченный, ничего не понимающий взор,
– Ну бейте, чего же вы не бьете, - сглотнув комок, простонал я.
– А лучше дуньте - он уже и ножки туда, в лузу, свесил...
Но Ричард Иванович, абсолютно нежизненный, неправдоподобный, как бы специально составленный из необъяснимостей и противоречий, мой Рихард Иоганнович и тут не подкачал.
– Слушайте, Тюхин, это не вы сочинили: "Сгорел приют убогого чеченца..." Значит, не вы... м-ме... Жаль! В таком случае посвящаю этот шар светлой памяти убиенного вами продавца цитрусовых, тоже, замечу, большого любителя русского бильярда...
Для пущего форса он, падла, взял кий пистолетиком и уже было прицелился, но вдруг зажмурив свой неподбитый глаз, заорал:
– Что за черт! Ни-чего не вижу!.. Тюхин, не в службу, а в дружбу подайте мои черные провиденциалистские очки!.. Данке шен!
Он напялил очки на нос, ткнул указательным пальцем в дужку... и здесь... И тут в глазах у меня, друзья, самым натуральным образом померкло!..
– Ну, вот, а тут еще, как назло, лампочка... м-ме... перегорела! Я так не играю, что за игры - в темноте?!
– заявил мой мучитель.
– Ударчик за мной. Тюхин...
И Рихард Иоаннович мягко, но властно подхватил меня под локоток и, как тогда, в подвале, в самом начале моих бесконечных злоключений, повел меня, униженного и оскорбленного, страдающего, как вам известно, куриной слепотой и проклятой слабохарактерностью, куда-то прочь, прочь от невиданного позора...
О!.. О, если бы вы знали, если бы вы только представить себе могли! Я решительным образом ничего не видел. Дважды я задевал рукой, по-слепчески простертой вперед, какую-то посуду. Один раз рука моя так и вмялась во что-то теплое, пугающее большое. Темнота взвизгнула, хохотнула. Щеку мою ожгла дружеская затрещина.
– Молодцом, Тюхин!
– одобрил Рихард Иоганнович.
– Как всегда, ухватили самую суть!
Где-то впереди раздалось лошадиное ржание. "Товарищ комбат!" - екнуло мое несчастное сердце. Что ж, и на этот раз я не ошибся. Мы куда-то вошли. "Мене, текел, упарсин!" - шепнул мой поводырь, и я тотчас же прозрел.
Мы стояли у буфетной стойки столовой комнаты. В двух шагах, за освещенным свечами столиком маячили взметнувшиеся при виде нас и взявшие руки по швам товарищи Хапов, Кикимонов, Копец (все подполковники) и товарищ майор Василий Максимович Лягунов.
– Вольно, вольно, господа заговорщики!
– снисходительно приветствовал их Рихард Иоганнович, и, заложив одну руку за спину, а другую за борт кителя, направился к служебному столику на двоих у окошка.
– Ах да!
– внезапно остановившись на полпути, воскликнул он.
– Прошу любить и жаловать: это Тюхин, мой ассистент. Помните я давеча предупреждал вас?.. Да вы садитесь, садитесь, в ногах... м-ме... правды нет, как, впрочем, и во всем прочем.
Я оцепенел, как кролик, на которого уставились сразу четыре отгороженных стеклом террариума удава. "Господи, Господи, Господи!
– запульсировало в мозгу, - и чего он там, мерзавец, наговорил обо мне?.."