Без триннадцати 13, или Тоска по Тюхину
Шрифт:
Именно в эту критическую минуту Ираида Прокофьевна Ляхина и проявилась во всем своем грядущем великолепии. Всплеснув грудями, как крыльями, она одним прыжком оседлала моего ампутированного лошака. Неверный Пегас чуть не надломился, но все-таки, сволочь, выдержал. Лишь виновато покосился на меня, мол, извини, Витек, сам видишь, как оно оборачивается...
– Юные пенсионеры!
– засовывая под мышку правую титьку, вскричала новоявленная амозонка, воинствующе нагая, с указующим китайским зонтиком в руке.
– Юные пенсионеры, к борьбе с чуждыми нам
– Всегда готовы!
– дружно ответили верные левинцы, выскакивая из-за кустов, где они и прятались все это время.
К распростертому Кондратию Константиновичу подбежала Перепетуя с огнетушителем. С тем самым, на баллоне которого было написано "Гипосульфит натрия (Фиксаж)". Зашипела струя, пущенная в подвергшуюся деформации голову.
– Так ведь это же фотозакрепитель, - запоздало изумился я.
– А ты, мудила гороховый, думал, его "шипром" освежать будут?!
– захохотала гарцующая валькирия.
– Чего стоишь-то?! Забыл, что делают в таких случаях? А ну - беги, звони куда следует!..
– И вот ведь что поразительно: подхватив пальтецо, я действительно побежал. Этак бодренько, трусцой. Туда - к телефонной будке у кинотеатра. А добежавши, снял трубочку и набрал соответствующий номерок. Простой такой, с детства запомнившийся. Товарища капитана Безымянного...
В общем, когда подкатила музейная эмочка (черная, со шторками на окнах), я уже, скорбно потупясь, стоял над бездвижным Кондратом Всуевым. Был он весь какой-то совершенно непохожий на себя - поверженный, с широко
Глава пятая Казенный дом, нечаянная радость
– Да вы не нервничайте, не нервничайте!
– говорит он, нацеливая в мой лоб свет рефлектора.
– Раз уж влипли, так хоть держитесь, как подобает настоящему противнику!.. Фамилия?
– Тю-фин, - сплевывая зубы, колюсь я в который раз.
– То есть это... то есть Тюхин, а этот, как его...
– Записывайте-записывайте!
– бросает в сторону гражданин начальник товарищ майор Бесфамильный и младший подполковник Кузявкин исполнительно трещит на машинке.
– Слушайте, вы меня совсем запутали. Тюхин и Эмский, ну как это... Ну это, вобщем, мои псевдонимы...
– Клички, - понимающе кивает гражданин майор.
И все начинается по-новой.
– Да вы не психуйте, не психуйте! Зачем же так?!
Брезгливо морщась, он угощает меня папироской. Я все никак не могу поймать огонек спички, но вот наконец прикуриваю, со всхлипом затягиваюсь. Пальцы у меня трясутся, губы дрожат.
– Значит, говорите, в кепке, с усами?.. Пишите-пишите, Кузявкин! Видите - гражданин Кац-Пулатов все-таки хочет сделать чистосердечное признание!.. Та-ак, порошочек, говорите... Два?! Ага: проще говоря, после трудов праведных решили "оттянуться". Поймали кайф, как выражаются некоторые несознательные товарищи... Допустим. А как, вы говорите, того, с фиксой звали?.. Пегас?! Так-так, уже теплее, теплее!.. Выходит - Пегас, он же еще и - Конь!.. Постойте-постойте, что вы несете! А крылья-то здесь причем?!
– Да вы что,
– в сердцах восклицает он, когда я заканчиваю свои сбивчивые, чудовищно неправдоподобные разъяснения.
– Что значит - "как ангел по небу полуночи"? Так и скажите: на дельтаплане, чтобы сподручней было пересекать государственную границу... Что, опять не так?!.. А я ему, Кузявкин, еще и папиросочки даю!.. Послушайте, гражданин хороший, - в нашем регионе по небу летает только наша же авиация!
– А птицы?
– Какие еще... Птицы?!
– Ну, такие... ну, в общем, кукуют которые...
Они молча переглядываются, два мучителя моих.
– Послушайте, - не сдаюсь я, - вы у Ляхиной, у Ираиды Прокофьевны, вы у нее справьтесь. Она же меня вот с таких лет знает. Ну ей Богу - М. моя настоящая фамилия, потому и псевдоним такой - Эмский... Ее что - нет?.. Ускакала?
И опять они молчат.
Бьют часы. Одиннадцать раз подряд. Гражданин майор Бесфамильный устало раздергивает шторы. Там, на воле уже почти рассвело.
О, что стало с вами, глаза мои, глазоньки бедные, вечно видящие не то, что положено, проклятые очи мои! Вы уже и не слезитесь, почти и не моргаете уже, как этот рассвет, серые мои, заплывшие от ежедневных "корректировок"...
За спиной пронзительно скрипит дверь. Тяжелые шаги, сопение. Это он мой третий. Генерал-адьютант А. Ф. Дронов, тутошний заплечных дел мастер. Я уже начинаю узнавать его затылком!..
Люди, неужели я любил вас?!
– Что у вас с челюстью?.. Выбита?! Ах, Афедронов, Афедронов, ведь могут подумать, что потому и ударник!.. Ну-с, продолжим... Так кто, вы говорите, к вам постучался после визита к Резиденту? Рабочий, солдат и?..
– И ма...фрос, - с трудом ворочая языком, отвечаю я.
– Имя, фамилия, кличка.
– Э омню... ажется, Швандя.
Гражданин майор Бесфамильный, потирая руки, поднимается. Сегодня он, похоже, в настроении.
За окном, в блеклом потустороннем небе висят допотопные аэростаты.
Гражданин майор подходит к самодельному календарю с загадочной надписью: "До третьего марта осталось...". Он меняет цифры и теперь остается уже 72 дня. Когда началось следствие, оставалось на триста больше.
– И ничего не попишешь!
– весело восклицает гражданин майор. Ни-че-го! И знаете почему, Дудай Шамилевич? Да потому что - диалектика! Вы истмат изучали?.. Вот и плохо! Вот и чувствуется!..
И насмешливо глядя поверх своих черных очков, он садится за рабочий стол - моложавый, как все высшее начальство, весь в скрипучих ремнях.
Над его головой поясной портрет товарища Маленкова. Портрет как портрет, с одной, правда, странной поправочкой: глаза у незабвенного Георгия Максимилиановича закрыты...
Почему?! Зачем?!
Но я теперь уже и спрашивать боюсь. Долгим, немигающим взглядом я смотрю на ползущую по портрету муху. Все смотрю, смотрю и она не "плывет", не смазывается, не исчезает. Как ни в чем ни бывало сучит ножками на государственном лбу!