Бездна голодных глаз
Шрифт:
— Хороший удар, — сообщил он, кивая на меч Сигурда. — Просто отличный удар. Мне очень понравилось…
— Я промахнулся, — уныло буркнул Ярроу. — И нечего издеваться.
— Почему — издеваться?! — удивился тот, кого звали Марцеллом. — И ничего не промахнулся! Ты меня убил. То есть как бы убил… понарошку… Считай, что мне опять повезло…
— А это… — хмуро заявил Солли, выдергивая очередную колючку. — Я имел в виду — в шиповник-то зачем?! Тоже понарошку?!
— Нет, — серьезно ответил Марцелл. — Шиповник — всерьез. Эти гады его почему-то терпеть не могут. Третьего дня заметил…
…Даймон и Марцелл, про которого Пустотник сказал, что тот — бес, шли впереди и шумно предавались
Солли и Сигурд уныло тащились за ними, и пережитое тяжким грузом лежало на их плечах. Солли очень расстраивался из-за бунта стаи. Он прекрасно помнил, как сам растворялся во властном потоке Зова; он не винил волков, плетущихся следом и ждущих неизбежного наказания от оскорбленного вожака, но былая ненависть в горящем взгляде Вайл преследовала Изменчивого по пятам. Зов зовом, но ведь это сидит в каждом из нас и в любую секунду готово выплеснуться наружу, неукротимым потоком захлестывая кричащее сознание… Варк лишь помог, подтолкнул спящего Зверя… Давно ли он сам бросался на Ярроу, плача злыми слезами бессилия? Кажется, вечность прошла… и действительно — прошла…
Сигурд поначалу пытался прислушиваться к разговору Даймона с новоявленным бесом — это, значит, с Отцом, что ли?! — но разобрать ничего не смог и бросил это бессмысленное занятие. Он шел, незряче глядя перед собой, и вновь и вновь прорывался сквозь кусты, взмахивал мечом, летел в шиповник; и смеялся надменный Бледный Господин, впуская в себя бесполезный клинок, и горел от второго удара, удара этого молодого, веселого парня, совершенно обычного, земного, своего…
Своего?!
Марцелл неожиданно замолчал и повернулся к Сигурду, внимательно глядя ему в лицо, — только не в глаза, а рядом и чуть мимо. Тяжелый взгляд, но не такой как у Даймона, а такой, какой был у наставника Фарамарза во время учебных боев…
— Ты мне не веришь, — отчетливо произнес Марцелл и вздохнул. И даже не вздохнул, а так! — набрал полную грудь воздуха и процедил его сквозь сжатые зубы. — Ты мне не веришь. Тебе нужен маскарад. Варку ты веришь — еще бы… туман, алые зрачки, неуязвимость… А мне не можешь. Ну хочешь — руку отрублю? Или ты мне отруби… Сигурд неверующий…
— Руку не надо, — помолчав, сказал Сигурд. — Дурость все это… Ответь на вопрос, Марцелл, — там, в Пенатах Вечных, они почему-то не хотят отвечать… Что было в начале? — нет, не в самом начале, а тогда еще, когда бесы были гладиаторами в Согде? Я так понимаю: арена, зрители, а они дерутся… Арена — понятно, зрители — понятно, дерутся — плохо понимаю, но в общем — ясно… А все вместе — не понимаю… Как это — драться на арене для зрителей? Сможешь объяснить — поверю, что ты бес.
Марцелл долго не отвечал, переводя взгляд с Ярроу на Солли, и желваки играли на его крутых скулах. Сигурд уже пожалел о сказанном, потому что чувствовал — сунул пальцы в живое, в кровь и мясо, в самое-самое… Но обратного пути не было.
— Объясню. Но потом не скулите… Стань сюда… нет, левее… а ты — сюда…
Солли послушно встал напротив Сигурда и посмотрел на Марцелла. Тот внезапно поднял голову, и его узкие глаза, похожие на суровые бойницы, распахнулись и обрушили на Изменчивого и Девятикратного небо — блеклое, выгоревшее, горбатое небо… а потом песок запорошил им глаза, и подбадривающие вопли огромной, немыслимой толпы накатились и растворились в жарком шелесте…
Желтый песок арены, казалось, обжигал глаза. Я поморгал воспаленными веками и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять центр строго по левую руку. Я был левшой. Некоторых зрителей это почему-то возбуждало.
В центре арены бесновался бес. Хороший, однако, каламбур, не забыть бы… Аристократы ценят меткое словцо, и похоже, сегодня вечером я выпью за чужой счет… Бес протяжно выл
Скука. Скука захлестывала меня серым липким потоком, она обволакивала мое сознание, заставляя думать о чем угодно, кроме происходящего вокруг, — и я ощущаю ее почти физически, вечную вязкую скуку, свою и тщательно притворявшегося беса. Я шел по кругу, он ярился в центре, но зрители, к счастью, не видели наших глаз. Ну что ж, на то мы и бесы…
Я подмигнул ему: давай, брат, уважим соль земли, сливки общества, и кто там еще соизволил зайти сегодня в цирк из свободных граждан… Давай, брат, пора — и он понял меня, он легко кувыркнулся мне в ноги, стараясь достать, дотянуться, зацепить рогом колено. Я сделал шаг назад, подкова копыта ударила у самой щеки, и пришлось слегка пнуть беса ногой в живот, держа клинок на отлете. Рано еще для кровушки… жарко…
Он упал и, не вставая, махнул «хвостом». Я увернулся и снова пошел по кругу.
Выкладываться не хотелось. Для кого? Игры Равноденствия еще не скоро, и к нам забредали лишь ремесленники со своими толстыми сопливыми семействами, бездельники с окраин, да унылые сынки членов городского патроната. Все это были солидные, полновесные граждане, у всех у них было Право, и плевать я на них всех хотел.
Я облизал пересохшие губы и сплюнул на бордюр манежа. Плевок чуть ли не задымился. Бес проследил его пологую траекторию и твердо взглянул мне в лицо.
«Хватит, — одними губами неслышно выдохнул бес. — Кончай…»
Я кивнул и двинулся на сближение. Трибуны требовали своего, положенного, и надо было дать им требуемое. И я дал. Этому трюку сто лет назад меня обучил один из ланистов, и исполнял я его с тех пор раза два-три, но всегда с неизменным успехом.
Вот и сейчас, когда «хвост» обвил мое туловище, я прижал его кисточку локтем и прыгнул к бесу, одновременно вращаясь подобно волчку. Бич дважды обмотался вокруг меня, бес не успел вовремя выпустить рукоять, и резким косым взмахом я перерубил ему руку чуть выше полосы браслета. Кисть упала на песок, бес покачнулся, и моя «бабочка» легко вошла ему в правый бок — ведь я левша, когда сильно хочу этого. Ах да, я уже говорил…
Кровь толчком выплеснулась наружу, забрызгав тунику, — мою, совсем новую, надо заметить, вчера только стиранную тунику, — хрустнули ребра, и бес стал оседать на арену.
Трибуны за спиной взорвались, и в их привычном реве внезапно пробился нелепый истерический визг:
— Право! Право!…
Я обернулся. По ступенькам бокового прохода неуклюже бежал лысый коротышка в засаленном хитоне с кожаными вставками, неумело крутя над плешью огромной ржавой алебардой. За плечом у меня хрипел бес, публика сходила с ума от счастья, а я все не мог оторваться от сопящего бегуна и проклинал сегодняшнее невезенье, сподобившее в межсезонье нарваться на свободного гражданина, Реализующего Право.