Бездна голодных глаз
Шрифт:
Реализующий вылетел на арену, не удержался на ногах и грохнулся у кромки закрытых лож. Потом вскочил, послюнил разбитое колено — неуместный, домашний жест вызвал глумливое хихиканье галерки, — подхватил оружие и кинулся ко мне.
Я подождал, пока он соизволит замахнуться, и несильно ткнул его носком в пах, чуть повыше края грубого хитона. Реализующий зашипел и ухватился за пострадавшее место, чуть не выколов себе глаз концом алебарды. Не так он себе все это представлял, совсем не так, и соседи не то рассказывали, а я не собирался его разубеждать.
Я повернулся и направился за кулисы.
Каким и был.
Никто и никогда не успевал заметить Момента Иллюзии.
Правым кулаком — кулаком только что отрубленной руки — бес с хрустом разбил позвоночник Реализующего Право; и лишь распоротая туника беса напоминала об ударе моего тесака, сорвавшем аплодисменты зрителей.
Реализующий подавился криком и сполз мне под ноги. Я посмотрел на ухмыляющегося беса и отрицательно покачал головой. Бес пожал плечами и склонился над парализованным человеком. Шип браслета погрузился в артерию, Реализующий дернулся и начал остывать.
Я подобрал алебарду и поднял глаза на неистовствующие трибуны. Все они были свободные люди, все они имели Право, и я завидовал им.
Право на смерть. Все — кроме нас. Мы не имели.
Мы — бесы. Бессмертные. Иногда — гладиаторы, иногда — рабы на рудниках.
Низшая каста.
Подонки.
Пыль манежная.
11
…Марцелл сделал шаг назад и сжал ладонями виски, болезненно морщась.
— Ну как? — тихо спросил он глухим, чужим голосом, словно горло его было забито песком призрачной, ушедшей в небытие арены.
Сигурд не ответил. Он все смотрел на свои руки, словно впервые их видел, и судорожно сжатые в кулак пальцы никак не могли расслабиться и стать — ладонью.
— Плохо, — вместо него ответил Солли. — Тошно и противно. Я бы на вашем месте тоже восстал. Только веков на пять-шесть раньше…
Марцелл грустно улыбнулся. Так, наверное, могла бы улыбнуться скала.
Или ребенок.
— Знаешь что, парень, — оставайся-ка лучше на своем месте. И не думай, что оно чище или грязнее чужого…
…А дальше была пещера, костер, и то особенное, ночное состояние после тяжелого дня, когда тепло и спокойствие обволакивает утомленное тело, и хочется говорить, говорить, ни к кому конкретно не обращаясь, говорить — или слушать…
— Хорошо… — еле слышно прошептал Даймон. — Как в сказке… тихо и спокойно…
Марцелл подбросил в огонь кривую раздвоенную ветку, и Ярроу поймал себя на том, что любуется изяществом этого простого жеста. Бес двигался легко и экономно, и даже неподвижность его была сродни неподвижности парящего орла, застывшего в потоке несущей его стихии… Кастор выглядел мощнее: каменные плечи, гранит рук и спины, валуны бедер, но Кастор был внизу, в зале, со многими другими, а Марцелла даже представить нельзя было ушедшим в сталагмиты.
— Что как в сказке? — спросил Марцелл, щурясь от дыма и отворачиваясь.
Даймон расслаблено потянулся, закладывая руки за голову.
—
— А что это такое — сказка? — неожиданно спросил Солли. Он лежал в трех шагах от костра, бок, исцарапанный колючками, болел, и очень хотелось сменить облик, но Солли почему-то стеснялся.
— Сейчас, Солли, сейчас объясню…
Марцелл приподнялся и обвел рукой пещеру.
— Вот ты, Солли, — Изменчивый, оборотень, гуляющий из шкуры в шкуру с легкостью воды, принимающей форму сосуда, в который налита; но всегда остающийся самим собой; вот Сигурд Ярроу — Скользящий в сумерках, салар, Девятикратно живущий, уходящий и возвращающийся, чего не может сказать о себе ни один из нас, потому что я никогда не уходил, а вы не способны вернуться… Вот Даймон, Пустотник, Меченый Зверем, темница Большой Твари, способный стать зверее зверя и поэтому умеющий быть человечнее человека; и, наконец, я — обреченный играть с Вечностью в кошки-мышки, каторжник, прикованный к каменному ядру бессмертия, обломок нелепости — бес… Что это — мы все вместе, здесь, в этом вывернутом наизнанку мире?…
— Это правда. — Солли даже не заметил, что он уже не слушает, а отвечает. — Это жизнь. Это — есть…
— А ночь? Ночь, покой и тепло крохотного костра? И никаких варков, и после смерти нельзя встать, а бессмертия вообще не бывает, и оборотень — лишь легенда, щекочущая нервы и страшная ровно в меру поглаживания против шерсти, а волки и удав никогда не смогут охотиться вместе?…
— Это выдумка, — одновременно усмехнулись Солли и Сигурд. — Так не бывает…
Марцелл покачал головой и посмотрел на Даймона.
— Вот это я имел в виду, — грустно бросил Даймон и отвернулся.
У Ярроу возникло подозрение, что Пустотник имел в виду нечто совершенно другое, но он не рискнул переспрашивать.
— Это потому, что все мы в чем-то Пустотники, — задумчиво протянул Марцелл. — В большей или меньшей степени, но — все…
— Почему это все?! — обиделся Даймон. — Это только я — Пустотник, а вы — так… ноги для удава…
— Смотря что понимать под пустотой… Если дырку от бублика, то — да, конечно…
Марцелл для большей убедительности сцепил большие и указательные пальцы рук в кольцо и шумно дохнул в него. Даймон покосился на беса и поджал губы.
— А что понимаешь под пустотой ты?
— Я? Смотри, Даймон, вот сидит хороший парень Солли… Сидит, греется, мясо жует, весь забрызгался… Где сейчас тот свирепый волк, который еще недавно готов был разорвать все и вся?! А дальше сидит хороший парень Сигурд, но швырни его в тревожную ночь — и где искать ЭТОГО Сигурда? Когда остается лишь Скользящий в сумерках, способный выжить там, где не выживет никто, кроме беса… И куда уходит тот, кто был мной всего минуту назад, уступая место тому, кем буду я или кем я стал?… Вот это я и называю Пустотой — то, чего нет, но может быть. Дружбы между Изменчивым и Постоянным не было — но она могла быть, и теперь она есть. Бессмертия когда-то не было, а сейчас оно есть… или вновь исчезнет из этого мира. Пустота — это пауза между тем, что есть, и тем, что может быть. Пустота — это возможность бытия…